Гилберт Честертон: Преступление Гэбриела Гейла

– А как ваш Сондерс? – не сразу спросил Баттерворт. – Очень плох?

– Еще не совсем пришел в себя, – ответил Гарт. – Уехал домой отдохнуть. Он вполне здоров, но я боюсь, что возбудят дело, если мы с вами не вызволим Гейла. Он тут, ждет в машине.

– Прекрасно, – сказал знаменитый врач, резко встал и застегнул пиджак. – Пойдем осмотрим его.

Беседа Гейла с докторами была так коротка и удивительна, что после нее у них сильно кружилась голова. Гейл не выказал и в малой степени легкомыслия и простодушия, которые, судя по одуванчикам, были теперь свойственны ему. Он слушал тихо и терпеливо, а улыбался так кротко, что говорившим казалось, будто он намного их старше, хотя на самом деле они были старше его. Когда же Гарт осторожно предположил, что ему ради собственного блага надо отдохнуть, он весело рассмеялся и пресек дальнейшие иносказания.

– Не волнуйтесь вы так! – воскликнул он. – Значит, по-вашему, мне самое место в сумасшедшем доме?

– Вы знаете, что я вам друг, – серьезно сказал Гарт, – и все ваши друзья согласятся со мною.

– Еще бы! – улыбнулся Гейл. – Что ж, спросим тогда врагов.

– Что это значит? – спросил Гарт. – Каких врагов?

– Ну врага, – покладисто сказал Гейл. – Того, кого я так обидел. Я большего и не прошу: не загоняйте меня в больницу, пока не спросите Сондерса.

Он нахмурился, что-то обдумывая, и прибавил:

– Пошлем ему сейчас телеграмму… скажем, такую: «Лассо любите?»… или «Как вам вилы?»… или…

– Можно и позвонить, – перебил его Гарт.

Поэт покачал головой:

– Нет. Таким, как он, писать гораздо легче. По телефону он слова не вымолвит. Даже того не скажет, чего вы ждете, просто промычит. А в кабинке на телеграфе он будет свободен, как у исповедальни.

Врачи удивились, но телеграмму послали, очень обстоятельную. Сондерс был теперь дома у матери, и они спросили его, что он думает о странных поступках Гэбриела Гейла. Ответ пришел в тот же день, и гласил он следующее: «Бесконечно благодарен Гейлу доброту, спасение жизни».

Гарт и Баттерворт молча поглядели друг на друга, молча сели в машину и поехали туда, где гостил Гейл со своим подопечным, к мистеру и миссис Блэкни.

Они миновали холмы и спустились в большую долину, в которой стоял над рекой дом, приютивший опасного поэта. Гарт помнил, а Баттерворт мог представить себе, как странно и смешно выглядела драма на такой неподходящей сцене. Дом был из тех, которые поражают взор старомодностью, но не стариной. Он был недостаточно стар, чтобы считаться красивым, но тем, кто помнит времена Виктории, напоминал об этих временах. Высокие колонны были так бесцветны, сквозь высокие окна так слабо белели высокие потолки, гардины по сторонам окон, строго параллельные колоннам, висели такими ровными складками и пурпур их был таким унылым, что склонный к юмору Баттерворт еще издали твердо знал, какие тяжелые и ненужные кисти увидит он, войдя в комнаты. Трудно было совместить все это с безумием убийства, еще труднее – совместить с безумием милосердия. Чинный сад, ряды деревьев, темные аллеи, густой кустарник, наполовину скошенный луг, отданные в тот дикий вечер ликованию стихий, мирно лежали теперь в золотой летней тишине, а синие небеса были так высоки и спокойны, что гудение шмеля раздавалось вокруг звонко, как пение жаворонка.

Весь реквизит отвратительного фарса радостно сверкал. Гарт увидел пустые окна, залитые в тот вечер темными потоками ливня, увидел дерево, к которому была прикручена жертва, и черные дыры в стволе, похожие на глазницы, словно яблоня обратилась в карлика с высокими рогами. Копна была невредима, хотя и растрепана ветром, а за ней зеленой стеною стояла высокая трава. Из этих безопасных джунглей, из карликового леса, тянулась к небесам белая струйка, будто в самом низу горел крохотный костер из травинок. Нигде не было ни души, но Гарт понял, откуда идет дым, и крикнул: «Это вы, Гэбриел?»

Над высокой травой взметнулись длинные ноги, помахали новоприбывшим, исчезли, и Гэбриел Гейл вынырнул из трав, благодушно улыбаясь. Он курил длинную сигару, это и был огонь, без которого нет дыма. Новостям он не удивился и даже не обрадовался. Покинув травяное гнездо, он сел в кресло, тоже сыгравшее свою роль в таинственной драме, и, возвращая телеграмму Гарту, чуть-чуть улыбнулся.

– Ну как, – спросил он, – все еще считаете меня сумасшедшим?

– Я думаю, – ответил Баттерворт, – не сошел ли Сондерс с ума.

Тут Гейл впервые стал серьезным.

– Нет, – сказал он, – хотя и побывал рядом с безумием.