Эрих Мария Ремарк - На обратном пути

Не без гордости я возвращаюсь к нашему столу с почетной серебряной булавкой Имперского союза танцевального спорта на груди.

– Ну, ты и шляпа, Вилли, – говорю я. – Даже не попробовал! Может, получил бы бронзовую медаль.

– Да, действительно, – вторит мне Карл, – чего ты не пошел?

Вилли встает, распрямляется, оправляет фрак, смотрит на нас сверху вниз и лаконично отвечает:

– По кочану!

Человек с хризантемой как раз приглашает на фокстрот. Вызывается всего несколько пар. Вилли не просто идет – торжественно шагает к площадке.

– Он же представления не имеет о фокстроте, – прыскает Карл.

Мы замираем, вцепившись в спинки стульев. Что-то сейчас будет. Навстречу Вилли идет укротительница львов. Он широким жестом предлагает ей руку. Начинается музыка.

И тут Вилли превращается во взбесившегося верблюда. Он подпрыгивает, подгибает колени, скачет, крутится, выбрасывает ноги, вертит свою даму во все стороны, потом бешеным дробным галопом мчится по залу, держа цирковую наездницу не перед собой, а рядом, так что она подтягивается на его вытянутой правой руке, как на турнике, зато слева он совершенно свободен, не рискуя отдавить ей ноги. Потом Вилли устраивает карусель, так что фалды фрака горизонтально ложатся на воздух; затейливо подпрыгивая, козлом, которому под хвост попал перец, пересекает танцплощадку, буйствует, вьется, вихрится, неистовствует и, наконец, высоко перебросив даму, заканчивает сумасшедшим пируэтом.

Никто в зале не сомневается, что только что увидел неизвестного пока мастера архифокстрота. Вилли угадал и использовал свой шанс, одержав столь убедительную победу, что дистанция между первым и вторым призом в несколько парсеков. С торжествующим видом он протягивает нам пузырь шнапса. Правда, бедняга так вспотел, что фрак несколько полинял, зато рубашка и жилет почернели, ласточкин хвост на их фоне чуть не светлее.

Турнир окончен, но танцы продолжаются. Мы сидим за столом и уничтожаем приз Вилли. Только Альберта не хватает – его не оторвать от блондинки.

Вилли пихает меня:

– Эй, вон там Адель.

– Где? – вскидываюсь я.

Вилли тычет большим пальцем в сторону танцплощадки. И в самом деле, Адель танцует вальс с длинным чернявым парнем.

– Давно пришла? – осведомляюсь я, поскольку мне бы хотелось, чтобы она видела наше торжество.

– Пять минут, – отвечает Вилли.

– С этой каланчой?

– С этой каланчой.

Во время танца Адель чуть отклоняет голову назад. Рука на плече у чернявого. Когда я вижу ее лицо сбоку, у меня перехватывает горло: в рассеянном свете ресторана Вальдмана оно так похоже на то, что я помню из довоенной поры. Но в анфас это лицо полнее, а когда Адель смеется, совсем чужое.

Я делаю большой глоток из бутылки Вилли. Рядом как раз танцует маленькая швея. Пару дней назад, в тумане Большой улицы, я этого не заметил, но Адель стала настоящей женщиной – полная грудь, крепкие ноги. Не могу вспомнить, как было раньше; наверно, просто не обращал внимания.

– Прямо заколосилась, – говорит Вилли.

– Заткнись ты, – рычу я в ответ.

Вальс закончился. Адель прислоняется к двери. Я иду к ней. Она здоровается, не переставая смеяться и болтать со своим чернявым. Я останавливаюсь и смотрю на нее. Сердце бьется, словно перед принятием какого-то очень важного решения.

– Что ты на меня так смотришь? – спрашивает она.

– Да нет, ничего, – говорю я. – Потанцуем?

– Этот нет, следующий, – отвечает она и идет со своим кавалером на площадку.

Я ее жду, и мы танцуем бостон. Я очень стараюсь, и она одобрительно улыбается.

– Танцевать ты, наверно, выучился на фронте.

– Не совсем, – говорю я, – но мы тут получили приз.

Она быстро поднимает глаза.

– Жалко. Могли бы вместе станцевать. А что дали?

– Шесть чаячьих яиц и медаль, – отвечаю я, и жар бросается мне в голову. Скрипки звучат так тихо, что слышно шарканье множества ног. – Ну, вот мы и танцуем вместе. А помнишь, как гонялись друг за другом после спортзала?

Она кивает:

– Да, совсем еще были дети. Смотри, видишь там девушку в красном платье? Эта заниженная талия сейчас самый писк. Шикарно, правда?

Скрипки передают мелодию виолончели и с приглушенным плачем содрогаются золотисто-карими полутонами.

– Когда я в первый раз с тобой заговорил, – начинаю я, – мы оба убежали. В июне, на городском валу. Я помню, как будто все было вчера.

Адель кому-то кивает и только потом снова поворачивается в мою сторону.