Эрих Мария Ремарк - Возвращение с Западного фронта (сборник)

Они вернулись в мастерскую. Профессор и вор посмотрели на Керна. Он кивнул и сел на свое место.

– В порядке? – беззвучно спросил профессор.

Керн снова кивнул.

– Тогда продолжаем, – прошептал профессор в свою рыжую бороду. – Aller [32]. Неправильный глагол. «Je vais, tu vas, il…» [33]

– Нет, – возразил Керн. – Возьмем сегодня другой глагол. Как по-французски «любить»?

– Любить? «Aimer». Но это правильный глагол.

– Вот именно поэтому, – сказал Керн.

Профессора выпустили через месяц. Вора – через полтора. Растратчика – через несколько дней после вора. В последние дни растратчик пытался склонить Керна к гомосексуализму, но Керн был достаточно сильным, чтобы не подпускать его к себе. Однажды он нокаутировал его коротким прямым хуком – уроки бокса не пропали даром. После этого растратчик унялся.

Несколько суток Керн провел в одиночестве. Потом в камеру привели двух новых заключенных. Он сразу понял, что это эмигранты. Старший молчал. Младшему было лет тридцать. На обоих были поношенные, но тщательно вычищенные и отутюженные костюмы. Едва войдя в камеру, старший лег на койку.

– Откуда вы? – спросил Керн младшего.

– Из Италии.

– Как там?

– Раньше было хорошо. Я прожил там целых два года. Теперь все кончилось. Везде строжайший контроль.

– Два года! – сказал Керн. – Это что-нибудь да значит!

– Да, а тут меня схватили на восьмой день. Неужели со всеми так?

– За последние полгода здесь стало намного хуже.

Новичок подпер голову руками.

– Везде стало хуже. И то ли еще будет?.. А как в Чехословакии?

– И там скверно. Слишком много народу понаехало. Вы были в Швейцарии?

– Швейцария слишком мала. Только приедешь, и уже ты у всех на виду. – Мужчина неподвижно смотрел перед собой. – И почему я не подался во Францию?

– Вы говорите по-французски?

– Конечно, говорю. – Он провел рукой по волосам.

– Хотите, поговорим немного по-французски? – предложил Керн. – Я только-только немного научился этому языку и не хочу ничего забыть.

Мужчина удивленно взглянул на него.

– Разговаривать по-французски? – Он сухо рассмеялся. – Нет, этого, извините, не могу! Тебя бросили в тюрьму, а ты веди светские беседы на французском языке! Абсурд какой-то! У вас какие-то странные идеи!

– Вовсе нет. Просто я поневоле веду довольно странный образ жизни.

Керн подождал еще немного, надеясь, что тот уступит. Потом забрался на койку и принялся повторять неправильные глаголы. Наконец он уснул.

Он проснулся оттого, что кто-то тряс его. То был мужчина, не желавший говорить с ним по-французски.

– Помогите! – прохрипел он. – Скорее! Он повесился!

Заспанный Керн привстал на постели. В бледно-сером свете раннего утра в проеме окна висела темная фигура с опущенной головой. Он вскочил с койки.

– Нож! Быстро!

– Нет у меня ножа. А у вас?

– Проклятие, тоже нет! Отняли! Я приподниму его, а вы выньте голову из петли!

Керн встал на койку и попытался приподнять тело. Оно было тяжелым, как мир. Куда тяжелее, чем выглядело. Одежда самоубийцы тоже была холодна и мертва, как и он сам. Керн напряг все силы и приподнял висевшего.

– Скорее! – сказал он, задыхаясь. – Расслабьте ремень. Долго мне его не продержать…

– Сейчас…

Другой забрался на койку и начал возиться с ремнем.

Вдруг он опустил руки и пошатнулся. Его стошнило.

– Вот свинство! – крикнул Керн. – Неужели это все, что вы можете? Снимите с шеи ремень! Живо!

– Я не могу смотреть… Глаза! Язык!..

– Тогда держите его вы! Я сам сниму ремень!

Он передал другому грузное тело и выпрямился. Зрелище было и вправду страшное. Отекшее бледное лицо, выпученные, словно лопнувшие глаза, толстый черный язык. Керн попытался просунуть пальцы под тонкий ремень, глубоко врезавшийся во вздувшуюся шею.

– Выше! – скомандовал он. – Поднимите его выше!

В ответ послышался какой-то гортанный звук – того снова вырвало, и он отпустил тело. От рывка у самоубийцы еще больше выкатились язык и глаза; казалось, покойник издевается над беспомощностью живых.

– Проклятие! – Керн мучительно думал, как бы привести в чувство своего горе-помощника. Вдруг, словно вспышка молнии, в памяти возникла сцена, разыгравшаяся между студентом-блондином и тюремным служителем.

– Если ты, жалкая тварь, сейчас же не возьмешься за дело, – заорал он, – я тебе все кишки выдавлю! Живо, сволочь трусливая!

Одновременно он ударил его ногой и почувствовал, что попал куда надо. Он снова ударил его изо всех сил.