Эрих Мария Ремарк - Возвращение с Западного фронта (сборник)

– Сейчас же убрать! – неожиданно и грозно рявкнул он. – Вы осмеливаетесь приносить сюда подобное дерьмо? Ополоски для сына президента сената? Или вы хотите, чтобы вас понизили в чине? – Он строго посмотрел на полицейских. – Я буду жаловаться! Я желаю немедленно переговорить с начальником полиции района! Отведите меня к начальнику городского полицейского управления! Завтра мой отец задаст жару министру юстиции! Из-за вас! Ну и будет же вам баня!

Оба полицейских тупо уставились на него, не зная, стоит ли грубить или лучше быть поосторожнее. Блондин так и сверлил их взглядом.

– Послушайте, господин, – неуверенно проговорил старший, – но ведь это обычная тюремная пища.

– А разве я в тюрьме? – Блондин негодующе развел руками. – Я под стражей! Известно ли вам, что это разные вещи?

– Известно, известно… – Теперь полицейский окончательно оробел. – Вы, конечно, можете питаться за свой счет, сударь! Это ваше право. Если дадите денег, служитель принесет вам гуляш…

– Наконец-то я слышу разумные слова! – смягчился блондин.

– А то, быть может, еще и пива…

Блондин снисходительно взглянул на полицейского:

– Вы мне нравитесь! Замолвлю за вас словечко! Как вас зовут?

– Рудольф Эггер.

– Очень хорошо! Продолжайте действовать в том же духе! – Студент достал деньги и дал их служителю. – Две порции говяжьего гуляша с картофелем. Бутылку сливовицы…

– Распитие алкогольных напитков… – начал было полицейский Рудольф Эггер.

– Разрешается, – договорил за него блондин. – И две бутылки пива. Одну для полицейских, другую для нас!

– Премного благодарен… низко кланяюсь… – пролепетал Рудольф Эггер.

– Если пиво не будет свежим и холодным, как лед, – обратился сын президента сената к служителю, – я отпилю тебе ступню. А если будет хорошее, возьмешь себе сдачу.

Лицо служителя расплылось в радостной ухмылке.

– Сделаю все как полагается, господин граф! – Он сиял. – Какой истинно венский юмор! Просто удовольствие слушать вас!

Принесли еду. Блондин пригласил Керна разделить с ним ужин. Сначала Керн отказался – он видел, как евреи с серьезными лицами поглощают ополоски.

– Будьте предателем! Это вполне современно! – подбодрил его студент. – Кроме того, мы ужинаем просто как партнеры по игре в карты.

Керн подсел к нему. Гуляш был хорош. В конце концов, подумал он, ведь у каждого из них есть паспорт, а у меня нет. К тому же я метис.

– Вашему отцу известно, что вы здесь? – спросил Керн.

– Господь с вами! – Блондин расхохотался. – Мой отец! Он владелец бельевого магазина в Линце.

Керн удивленно посмотрел на него.

– Дорогой мой, – спокойно сказал студент. – Кажется, вы еще не заметили, что мы живем в эпоху сплошного блефа. Демократию сменила демагогия. Вполне естественная последовательность. Давайте выпьем!

Он откупорил бутылку сливовицы и предложил рюмку студенту в очках.

– Благодарю вас, я не пью, – растерянно проговорил тот.

– Ну конечно! Я так и думал! – заявил блондин и выпил рюмку. – Уже из-за этого одного они вас будут вечно преследовать! Ну а мы с вами, Керн? Разопьем бутылку на пару?

– Давайте!

Они распили бутылку и легли на койки. Керну казалось, что он будет крепко спать, но через каждые несколько минут он просыпался. «Что же все-таки они сделали с ней? И сколько они продержат меня за решеткой?»

Суд приговорил его к двум месяцам тюрьмы за нанесение телесных повреждений, подстрекательство, сопротивление государственной власти и повторное нелегальное проживание в Вене… Обвинений было так много, что Керн удивился, почему ему не дали десять лет.

Он простился с блондином, которого освободили в день суда. Затем Керна повели вниз. Пришлось сдать личные вещи в каптерку и получить арестантскую робу. Стоя под душем, Керн вспомнил о чувстве унижения, когда на него надели наручники; казалось, это было бесконечно давно. Теперь же тюремная одежда представлялась вполне практичной: она помогала сохранить собственный костюм.

Его соседями по камере были вор, мелкий растратчик и какой-то русский профессор из Казани, осужденный за бродяжничество. Все четверо работали в тюремной портняжной мастерской.

В первый вечер было трудно. Керн вспомнил слова Штайнера, что, мол, и к тюрьме можно привыкнуть. Но это не утешало, и он сидел на койке, уставившись в стенку.

– Вы говорите по-французски? – неожиданно спросил его профессор, лежавший напротив.

Керн вздрогнул.

– Нет, не говорю.