Уильям Фолкнер: Свет в августе. Деревушка. Осквернитель праха (сборник)

– Приехали, – говорит Армстид.

Женщина сразу оживает. Она наклоняется и подбирает башмаки – видимо, не хочет даже надевать их в повозке, чтобы его не задерживать.

– Большое вам спасибо, что подвезли, – говорит она.

Повозка снова остановилась. Женщина готовится слезть.

– Если и доберешься к закату до лавки Варнера [4], все равно оттуда еще двенадцать миль до Джефферсона, – говорит Армстид.

Она с трудом удерживает башмаки, узелок и веер в одной руке, чтобы опереться другой, когда будет слезать.

– Пойду-ка я, пожалуй, – говорит она.

Армстид к ней не прикасается.

– Поехали, заночуешь у меня, – говорит он, – там хоть бабы… женщина тебе… если что. С утра первым делом отвезу тебя к Варнеру, а там, глядишь, кто-нибудь тебя прихватит. В субботу всегда кто-нибудь в город едет. Не убежит он от тебя за ночь-то. Коли есть он в Джефферсоне, так и завтра там будет.

Она сидит не шевелясь, все пожитки – в одной руке, чтобы удобнее было слезать. Смотрит вперед, куда убегает змейкой дорога, разлинованная косыми тенями.

– Несколько дней у меня еще есть, пожалуй.

– Ну да. Времени у тебя вдоволь. Только попутчик у тебя появится с часу на час – который ходить не умеет. Поехали ко мне. – Он пускает мулов, не дожидаясь ответа. Повозка сворачивает на малоезжую дорогу. Женщина опускается на сиденье, но по-прежнему держит веер, узелок, башмаки.

– Я не обременю, – говорит она. – Хлопот со мной не будет.

– Ну да, – говорит Армстид. – Поехали со мной. – Впервые мулы идут резво по своей воле. – Корм почуяли, – говорит Армстид, размышляя: «Вот они, бабы. Сама же первая дорогу перебежит своей сестре, а сама гуляет по общественной земле, одна, без всякого стеснения, потому что знает – люди, мужики, ее пожалеют. До баб ей дела нет. Небось не баба ей вчинила – это, чего она и хлопотами не желает назвать. Да, их сестре дай только замуж выйти или так, без мужа, схлопотать – и сей же час из бабьего роду и племени она выходит и до самой смерти старается к мужскому роду примкнуть. Через это и к табаку их тянет, курить либо нюхать, через это и голосовать им подавай» [5].

Когда повозка проезжает мимо дома к сараю, его жена наблюдает за ними из передней двери. Он в ее сторону не смотрит: и так знает, что должна там стоять, что стоит. «Да, – думает он с язвительной иронией, заворачивая мулов в распахнутые ворота, – знаю, знаю я, что она скажет. Мудрено не знать». Он останавливает мулов; ему не надо оглядываться – и так знает, что жена уже на кухне, уже не наблюдает за ними, просто ждет. Он останавливает мулов.

– Ступай в дом, – говорит он; он уже на земле, а женщина слезает, медленно и все так же вдумчиво, прислушиваясь к чему-то в себе. – Ежели встретишь кого – это Марта. Я скотину накормлю и приду. – Он не смотрит, как она идет через двор к кухне. Ему незачем смотреть. Шаг за шагом вместе с ней он подходит к кухонной двери и наталкивается на взгляд женщины, которая смотрит на кухонную дверь точно так же, как смотрела на повозку из передней двери. «Знаю, знаю я, что она скажет», – думает он.

Он распрягает мулов, поит их, ставит в стойла, задает корму, впускает с выгона коров. Потом идет на кухню. Она еще тут – седая женщина с неприветливым, суровым, раздраженным лицом, за шесть лет родившая пятерых детей и воспитавшая из них мужчин и женщин. Она занята делом. Он на нее не смотрит. Подходит к раковине, наливает из ведра в таз и закатывает рукава.

– Ее фамилия Берч, – говорит он. – То есть так якобы парня зовут, которого она ищет. Лукас Берч. По дороге ей говорили, будто он теперь в Джефферсоне. – Он начинает мыться, к ней спиной. – Пришла из самой Алабамы, говорит, – одна и пешим ходом.

Хозяйка не оглядывается. Она возится у стола.

– Недолго ей так ходить – в Алабаму свою с прибавлением явится, – говорит она.

– Да небось и к парню этому, к Берчу. – Армстид возится у раковины – очень занят водой и мылом. Он чувствует ее взгляд на себе – на затылке, на спине, сквозь вылинявшую от пота голубую рубашку. – У Самсона ей говорили, будто парень по фамилии Берч, или наподобие того, работает на строгальной фабрике в Джефферсоне.

– И она надеется его там найти. Ждет ее не дождется. И дом уж, поди, обставил.

Он не может понять по ее голосу, смотрит она на него или отвернулась. Он вытирается распоротым мешком.

– Может, и найдет. Ежели он сбежать от нее думал – ох и спохватится парень, что оплошал, когда не оставил промеж себя и ее Миссисипи. – А теперь он знает, что она глядит на него: седая, не толстая и не тощая, закаленная, как мужчина, закаленная работой, в прочном сером платье, носимом без жалости и заботы, – руки уперты в бока, лицо – как у генералов, разбитых в бою.