Альбер Камю - Посторонний. Миф о Сизифе. Калигула (сборник)

Цезония.Я тебя не узнаю! Что это, шутка?

Калигула.Не совсем так, Цезония. Это педагогический прием.

Сципион.Но это невозможно, Гай!

Калигула.Вот именно!

Сципион.Я тебя не понимаю.

Калигула.Вот именно! Речь как раз идет о невозможном, вернее, о том, чтобы сделать возможным невозможное.

Сципион.Но в такой игре нельзя остановиться. Это развлечение безумца.

Калигула.Нет, Сципион, это призвание императора. (Откидывается назад с выражениемусталости на лице.) Наконец-то я понял, в чем польза власти. Она дает кое-какие шансы невозможному. Отныне и на все грядущие времена моя свобода безгранична.

Цезония (грустно). Надо ли этому радоваться, Гай, я не знаю.

Калигула.Я тоже. Но я думаю, что с этим надо жить.

Входит Херея.

Херея.Я узнал, что ты вернулся. Молю богов о твоем здоровье.

Калигула.Мое здоровье благодарит тебя. (Помолчав, внезапно.) Уходи, Херея, я не хочу тебя больше видеть.

Херея.Я удивлен, Гай.

Калигула.Не удивляйся. Я не люблю литераторов и не выношу их вранья. Они говорят, чтобы не слышать себя. Если бы они себя слышали, то поняли бы, какие они ничтожества, и замолчали. Нет, хватит, лжесвидетели мне отвратительны.

Херея.Если мы и лжем, то чаще всего непреднамеренно. Я не признаю себя виновным.

Калигула.Ложь не бывает невинной. А ваша ложь приписывает какое-то значение людям и вещам. Вот чего я не могу вам простить.

Херея.И все же следует выступать в защиту этого мира, коль скоро мы хотим в нем жить.

Калигула.Не надо защиты, слушанье дела закончено. Этот мир не имеет значения, и кто это понимает – обретает свободу. (Встает.) Потому-то я вас и ненавижу, что вы несвободны. Во всей Римской империи свободен я один. Радуйтесь, наконец-то у вас появился император, который вас обучит свободе. Уходи, Херея, и ты тоже, Сципион, дружба мне смешна. Возвестите Риму, что ему наконец возвращена свобода и что вместе с ней наступает великое испытание.

Они уходят. Калигула отворачивается.

Цезония.Ты плачешь?

Калигула.Да, Цезония.

Цезония.Да что, в сущности, изменилось? Ты любил Друзиллу, правда, но одновременно ты любил и меня, и многих других женщин. Ее смерть для тебя – не причина метаться три дня и три ночи под открытым небом и возвращаться назад с таким чужим лицом.

Калигула (оборачивается). Кто тебе говорит о Друзилле, глупая? Ты не можешь представить себе, чтобы человек плакал из-за чего-нибудь, кроме любви?

Цезония.Прости, Гай. Но я пытаюсь понять.

Калигула.Люди плачут оттого, что все идет не так, как им хочется.

Она подходит к нему

Оставь, Цезония.

Она отступает.

Но побудь со мной.

Цезония.Я сделаю все, что ты пожелаешь. (Садится.) В моем возрасте знают, что жизнь не очень-то к нам ласкова. Но если уж есть зло на этой земле, зачем самому стараться его приумножать?

Калигула.Ты не понимаешь. Не важно. Может быть, я выберусь из этого. Но я чувствую, как просыпаются во мне какие-то безымянные существа. Что мне с ними делать? (Поворачивается к ней.) Ах, Цезония, я знал, что люди впадают в отчаянье, но не понимал, что значит это слово. Я думал, как и все, что это болезнь души. Нет, это тело страдает. У меня болит кожа, и грудь, и ноги. Меня тошнит, голова кружится. Но самое ужасное – это вкус во рту. Вкус не крови, не смерти, не лихорадки, а всего этого вместе. Стоит мне шевельнуть языком, как все вокруг чернеет. И люди делаются мне омерзительны. Как трудно, как горько становиться человеком!

Цезония.Надо заснуть, спать долго, расслабиться и ни о чем не думать. Я посижу с тобой, пока ты будешь спать. А когда проснешься, мир обретет для тебя прежний вкус. И постарайся употребить свою власть на любовь к тому, что еще стоит любить. Ведь возможное тоже должно получить свой шанс.

Калигула.Но нужно заснуть, нужно забыться, а на это я не способен.

Цезония.Тебе так кажется потому, что ты слишком устал. Пройдет время, и у тебя снова будет твердая рука.

Калигула.Только надо знать, к чему ее приложить. И зачем мне твердая рука, для чего мне это неслыханное могущество, если я не могу изменить миропорядка, не могу сделать так, чтобы солнце садилось на востоке, чтобы страдание исчезло и люди больше не умирали? Нет, Цезония, не все ли равно, спать или бодрствовать, если у меня нет власти над миропорядком.