Джордж Оруэлл - Да здравствует фикус!

Все как-то сразу стало хуже. Хотя Гордон не говорил об этом, желание убежать, безвольно кануть на дно проявлялось достаточно отчетливо. Отвращали его уже не только деньги, но любая активность. Не возникало прежних перепалок, когда она беспечно смеялась над нелепыми идеями, воспринимая его гневные тирады как обычную милую шутку. Тогда смутные перспективы с его устройством не тревожили (наладится!) и утекавшее время не волновало. Тогда ей, в собственных глазах все еще юной девушке, будущее казалось бесконечным.

Но сейчас появился страх. Колесо времени вертелось слишком быстро. Гордон вдруг потерял работу, а Розмари вдруг сделала буквально ошеломившее ее открытие – она уже не очень молода. Тридцатый день рождения Гордона напомнил, что самой ей тоже скоро тридцать. И что же впереди? Возлюбленный покорно (даже, видимо, охотно) катится вниз, в яму, на свалку неудачников. Какие тут надежды пожениться? Тупик осознавал и Гордон. Обоим делалось все очевидней: им грозит расставание.

Однажды январским вечером он ждал ее под виадуком. Тумана в тот раз не было, зато вовсю гулял ветер, свистевший из-за углов, сыпавший в глаза пыль и мелкий мусор. Гордон раздраженно жмурился – нахохленная озябшая фигурка чуть не в отрепьях, волосы ветром откинуты со лба. Розмари, естественно, не опоздала. Подбежав, обняла и чмокнула:

– Ой, какой ты холодный! А почему без пальто?

– Пальто, как известно, в ломбарде.

– О, милый, прости, забыла!

В сумраке под аркадой он выглядел таким измученным, таким потухшим. Слегка сдвинув брови, Розмари продела руку ему под локоть и потянула на свет.

– Пройдемся, здесь совсем закоченеем. Я тебе должна сообщить кое-что очень-очень важное.

– Ну?

– Ты, наверно, страшно рассердишься…

– Говори.

– Я сегодня ходила к Эрскину. Выпросила пять минут для личной беседы.

Гордон уже знал продолжение. Попробовал выдернуть руку, но она крепко прижала его локоть.

– Ну? – угрюмо повторил он.

– Поговорили о тебе. Босс, конечно, сначала побурчал, что дела в фирме идут неважно, штат пора сокращать и все такое. Но я ему напомнила о собственных его словах тебе, и он сказал «да, сотрудник был перспективный». В общем, Эрскин вполне готов вновь предоставить тебе место. Видишь? Я все-таки была права, тебя возьмут.

Гордон молчал. Она тряхнула его руку:

– Так что ты думаешь?

– Ты знаешь, – холодно ответил он.

Внутри закипела злость. Именно этого он опасался. Теперь все прояснилось и, значит, будет еще тяжелей. Сгорбившись, держа руки в карманах, Гордон упрямо смотрел вдаль.

– Сердишься?

– Ничего я не сержусь. Только зачем у меня за спиной?

Розмари пронзила обида. Говорить об этом она, конечно, не станет, но вытянуть из начальника такое обещание было непросто. Потребовалась вся ее храбрость, чтобы заявиться в директорский кабинет; дерзкая выходка могла кончиться увольнением.

– При чем тут «за спиной»? Я просто хотела помочь.

– Помочь получить место, при одной мысли о котором меня рвет?

– Хочешь сказать, что не пойдешь?

– Никогда.

– Почему?

– Опять двадцать пять, – вздохнул он.

Розмари отчаянно обняла его, изо всех сил рванула, повернула лицом к себе. Тщетно, тщетно – он ускользает, тает как призрак.

– Гордон, опомнись! У меня сердце разорвется.

– А ты не хлопочи обо мне, не волнуйся. Не усложняй.

– Но зачем ломать себе жизнь?

– Ничего не поделаешь, мне нельзя отступать.

– Ну, тогда что ж… Сам понимаешь.

Мрачно, но без протеста, даже с некоторым облегчением он сказал:

– Тогда, видимо, мы должны расстаться, больше не видеться?

Тем временем они дошли до Вестминстербридж-роуд. Гудящий вихрь с клубами пыли заставил нагнуть головы. Они остановились. Лицо Розмари, сморщившись от ветра, как будто постарело; резкий фонарный свет не добавлял свежести. Гордон взглянул на нее:

– Решила от меня избавиться?

– Господи! Все не так.

– Но поняла, что пора разойтись?

– А что нам делать дальше? – грустно проговорила она.

– Да, непросто.

– Все стало так ужасно, беспросветно. Что же остается?

– Короче, ты меня не любишь?

– Неправда! Ты знаешь, люблю.

– По-своему, наверное. Но не настолько, чтобы любить таким жалким, не способным тебя обеспечить. В мужья не гожусь, в любовники тем более. Так-то вот распорядились деньги.

– Нет, Гордон, не деньги!

– Деньги, только они. Они всегда стояли между нами, они везде и во всем.

Сцена еще продлилась, но недолго. Выяснять отношения на холодном ветру сложно. Расставание обошлось без пафоса. Она просто сказала: «Мне пора» – и, чмокнув, побежала к трамвайной остановке. Глядя ей вслед, он ничего не чувствовал, не задавался вопросами о любви. Хотелось лишь скорей уйти с холодной улицы, подальше от страстных диспутов, к себе, в свою душную норку. А если в глазах и стояли слезы – исключительно от ветра.