Борис Можаев - Проданная деревня (сборник)

Живой вышел.

– Ну, что с ним делать? – спросил Умняшкин, грузный немолодой человек с лицом сумрачным, усталым, с тем выражением насупленной серьезности, которое бывает у много проработавших сельских врачей.

– Дадим ему твердое задание… в виде двойного налога, – сказал Мотяков. – А там видно будет.

– Но ведь налоги отменены! – возразил Умняшкин.

– Это с колхозников. А поскольку его из колхоза исключили, значит, он вроде единоличника теперь.

– И мясо с него, и шерсть, и яйца… все поставки двойные! – подхватил Тимошкин.

– Ну, как? – обернулся Мотяков к членам исполкома.

– Не то, – сказал председатель Брёховского колхоза Звонарев, прозванный за свой огромный рост Петей Долгим. – На трудодни ему не заплатили. Надо искать выход. Положение трудное.

– Все ясно, как дважды два – четыре. – Мотяков даже ладонью прихлопнул. – Исключить из колхоза – и твердое задание ему враз и навсегда.

– А я бы отпустил его, – возразил Петя Долгий. – И надо помочь устроиться.

– Это называется либерализмом, – сказал Мотяков. – Если мы станем пособничать лодырям и летунам – все колхозы развалим. Сегодня один уйдет, завтра другой… А работать кто станет?

– У нас не уходят, – сказал Петя Долгий.

– Дак у тебя колхоз на ногах стоит, а у Гузёнкова на четвереньках… Разница! Ты диалектику не понимаешь, враз и навсегда.

– Правильно, Семен Иванович! – подхватил Тимошкин. – На Кузькине пример воспитания надо показать… неповадности то есть. Двойные поставки с него и мяса, и шерсти.

– Лихо, лихо, – сказал Умняшкин. – Тогда уж и две шкуры с него берите.

– А что? – отозвался Мотяков. – По обязательным поставкам положено было сдавать шкуру. Пусть сдает две. Тимошкин, пиши!

– Но ведь он же инвалид третьей группы, – сказал Умняшкин. – Вы хоть это учтите.

– Подумаешь, трех пальцев не хватает, – усмехнулся Мотяков. – Ты не смотри, что он такой – на заморенного кобеля смахивает. Он еще нас с тобой переживет. Ставим на голосование: кто за исключение, прошу поднять руки!

Мотяков, Гузёнков, Тимошкин проголосовали за исключение. Умняшкин и Петя Долгий против.

– Большинство за, – торжествующе отметил Мотяков.

– Х-хе, большинство… в один голос, – усмехнулся Петя Долгий.

– Один голос, да мой, – Мотяков поднял палец кверху. – Сравнил тоже – мой голос и твой голос, – и крикнул в дверь: – Позвать Кузькина!

Живой на этот раз вошел с мешком в руках. Мотяков подозрительно поглядел на мешок:

– Поди, поросят тащил в мешке?

– Ага… Поторопился. Не то вы все равно отберете.

– Поговори еще! Я отобью у тебя охоту. Враз и навсегда. Дай сюда протокол! – Мотяков взял листок у Тимошкина и зачитал: – «В связи с исключением из колхоза Кузькина Федора Фомича, проживающего в селе Прудки Тихановского района, числить на положении единоличного сектора, а потому обложить двойным налогом, то есть считая налог с приусадебного хозяйства размером 0,25 га, отмененный последним постановлением правительства, умноженным на два. А именно, подлежит сдавать в месячный срок Кузькину Федору Фомичу тысячу семьсот рублей, восемьдесят восемь кг мяса, сто пятьдесят яиц, шесть кг шерсти или две шкуры».

– Семен Иванович, дайте-ка, я ему еще впишу сорок четыре кубометра дров. Пускай заготовляет, – потянулся к председателю Тимошкин.

– Ты сам их и заготовишь, – сказал Фомич. – У тебя хохоталка-то вон какая. С похмелья не упишешь.

Тимошкин криво передернул ртом:

– Может, обойдемся без оскорблений? Не то ведь и за личность придется отвечать.

– Ага… Я и в тридцатых за тебя отвечал. А твой отец в лавке колбасой торговал.

– Вопросы имеются? – спросил Фомича Мотяков.

– Интересуюсь, мне по частям сдавать или все враз? – Фомич невинно глядел на Мотякова.

Тот важно, официальным тоном сказал:

– Хоть сейчас вези…

– Все?

– Все, все!

– Деньги я внесу… Все до копеечки. Из застрехи выну. И мясо сдам – телушку на базаре куплю. Яйца тоже сдам… Но вот насчет шкуры сделайте снисхождение. Одну шкуру я нашел.

– Где нашел одну, там и другую найдешь, – сказал Мотяков.

– Ну, себя-то я обдеру, а жену не позволят. У нас равноправие. Кто-то из заседателей прыснул. Умняшкин закрылся ладонью – только глаза одни видны, и те от смеха слезились тоже. Петя Долгий заклевал носом и как-то утробно закурлыкал. А Мотяков рявкнул, побагровев, и грохнул кулаком об стол так, что Тимошкин подпрыгнул от испуга.

– Вон отсюда! Враз и навсегда…