Мариам Ибрагимова - Разные бывают люди. Охотник Кереселидзе (сборник)

– Я, конечно, извиняюсь…

Помолчав секунду, начал уже более смелым тоном:

– Ты, Денисушка, не серчай на меня… Сам ведь втравил в такое дело… Не думай, что легко мине вертеться промеж двух огней. При исполнении своих обязанностей я вынужден и к тебе доставить на постой двух господинов. – Староста кивнул на старшего по званию и возрасту статного офицера в ладно подогнанной форме.

Денис Иванович, насупив брови, продолжал молчать. Видя такое дело, дед Игнат снова заговорил:

– Воны сказывали, что не будут трогать мирян, если мы не станем выказывать сопротивление или не обнаружат связь с партизанами. А что касается Настеньки – баба виновата сама, потому как встретила постояльцев с поднятым в руках холодным оружием – топором. Запамятовала покойница слова, глаголющие – «с сильными не дерись, с богатыми не судись».

– Прошу прощения, но мне кажется, что господину Чумакову мы не по душе, – вдруг заговорил старший офицер на чистом русском языке, без всякого акцента.

Денис Иванович с удивлением уставился на немца. Он хотел что-то произнести, но староста опередил его:

– Нет, нет, Денис Иванович – добрый казак. Я же сказал вам, что это он забрал к себе сирот Понамарёвых.

– У нас нет оснований для сомнения. Мы пришли, рассчитывая на добропорядочность казака, – заметил тот же немец.

– Ну что ж, будьте гостями, сидайте, – наконец заговорил хозяин, указав на стулья.

– Ну вот и слава богу! Я пойду, а вы располагайтесь тут, – сказал дед Игнат, поворачивая к выходу.

Офицеры, скинув плащи, уселись на стулья. Тот, что владел русским, снова заговорил:

– Ох и надоело нам не сутками, не месяцами, а годами трястись по дорогам, и всё время в напряжении: в дождь, пургу, под открытым небом, под угрозой обстрела… Вы не представляете, как становится легко на душе, когда над головой есть хоть какая-нибудь крыша, когда можно забыться в коротком сне в тёплом сухом помещении.

«А кто, по-вашему, в этом виноват?» – хотел было возмутиться Денис Иванович, но, опомнившись, прикусил язык.

В его душе вместе с ненавистью поднималась бессильная злоба против офицера, говорящего по-русски. «Сукин ты сын, подлец, неужели изменник, пошедший на услужение к врагу! Неужто тебя, прикрывшего позор предательства вражеским мундиром, породила русская женщина?» – возмущался про себя старый казак, стараясь не глядеть в глаза непрошеных гостей.

В хату вошли два солдата – занесли и поставили на табурет картонную коробку. Обратившись к старшему по званию, один что-то сказал. Тот молча кивнул. Солдаты ушли.

Через несколько минут на столе появились консервные банки с красочными этикетками. Выложив всё это, офицеры умылись, причесались и уселись за стол. Дарья Даниловна вышла в другую комнату.

Денис Иванович возился у печи.

– Скажите, хозяин, как вас звать-величать? – спросил немецкий офицер.

– Слыхали ведь, Денисом Ивановичем кличут меня, по фамилии Чумаков.

– Да, верно. Забывчивым стал. Вы уж извините, Денис Иванович, прошу и вас за стол с нами.

– Спасибо, сыт я.

– Может, выпьете?

– Благодарствую.

– Совсем не пьёте?

– Да какой же казак не пьёт?..

– А что предпочитаете?

– Горилку, чачу, чихирь.

– Ну, этого у нас нет. Из крепких напитков только виски да ром ямайский.

– Не слыхал про такое, – ответил Денис Иванович.

– Тем более есть смысл попробовать, я налью вам ром. Знаете, что такое ром?

Глядя на золотисто-жёлтый напиток, льющийся в гранёный стакан, Денис Иванович ответил:

– Мабуть, что-то вроде коньяка.

– Совершенно верно, только гонят его из сахарного тростника, но выдерживают так же, как коньяк, – в дубовых бочках.

Поставив стакан перед Денисом Ивановичем, офицер, говоривший по-русски, взял со стола небольшую буханку хлеба в целлофановой обёртке и отрезал ломоть хозяину:

– Попробуйте.

Денис Иванович поднёс хлеб к носу, понюхал, отщипнул краешек и с удовольствием стал жевать.

– Ну что? Каков хлебец?

– Свежий, вкусный, вроде только что испечённый и остуженный, – ответил старик.

– Должен вам сказать, что испекли этот хлеб в октябре тысяча девятьсот тридцать девятого года в Германии, – сказал немец.

– Не может быть! – сделав удивлённое лицо, воскликнул старый казак.

– Уверяю вас. Но этот хлеб ещё относительно свежий, мне приходилось пробовать такой же, только выпечки тридцать седьмого года, – сказал офицер.

Денис Иванович присел. И вспомнилась ему поздняя осень сорокового года, когда он гостил у брата на Кубани. На станции Кущёвская играла детвора в паровозик. Один из озорников подбежал к нему и сказал: