Мариам Ибрагимова - Тебе, мой сын. Роман-завещание

– А если он старше и сильнее меня? – спрашивала я.

– Бери в руки камень, палку, всё, что попадётся, и пускай в обидчика, иначе будешь битой бесчестными.

– А если убью?

– Не убьёшь. Человек живуч, да и в тебе не те силы.

И я дралась, дралась отчаянно, пуская в ход кулаки, ногти, зубы не только с равными, но и с теми, кто старше, и чаще – с мальчишками. Малышей не разрешалось трогать. Набив как следует обозвавшего меня «матушкой» озорника, исцарапав ему лицо, я стрелой исчезала и, юркнув под широкую долгополую овчинную шубу деда, как в надёжное убежище, затихала, прислушиваясь к доносящимся с улицы крикам и шуму.

– Что натворила? Кого ещё избила, скажи, дедушкино сокровище? – пригнувшись, спрашивал старик. И я, ещё тяжело дыша от быстрого бега, оправдывалась, клялась Аллахом, что не обозвала первой, не подняла руку первой и вообще никого не трогала. Это меня обозвали «матушкой». При этом, чтобы разжалобить доброго старика, начинала рыдать.

После драк дед не пускал меня на улицу, старался удержать возле себя, рассказывая сказки или заставляя читать Коран, который в то время я начала изучать. С наступлением сумерек являлись к Исмаилу-Хаджи матери пострадавших от моих побоев мальчишек и без злобы и обид просили воздействовать на меня.

Исмаил-Хаджи спокойным, внушительным тоном отвечал:

– Конечно, она сделала нехорошо, но только я знаю одно, что девочка не затеет первой ссору, не нанесёт первой удар. Вы тоже постарайтесь внушить своим детям, что нельзя без причин дразнить, наносить оскорбление, тем более сироте. Ведь у неё здесь нет ни отца, ни матери. И разве она виновата, что её мать русская, она ведь приняла мусульманство, и за это отношение к ней и её детям должно быть особенно почтительным. Она, как и мы, магометане, создана единым Творцом. Не берите греха на душу, не будьте равнодушны даже к малому злу со стороны ваших детей. Воспитывайте их милосердными, добрыми.

– Да, конечно, ты прав, отец, постараюсь это же внушить своему озорнику. Да будет над тобою мир и благословение Аллаха, – говорили, уходя, матери.

Вот почему я никогда ни от кого из взрослых не чувствовала неприязненного отношения к себе, не слышала недоброго слова, напротив, ощущала себя на каком-то особом положении перед сверстниками. Может быть, оно и породило во мне со временем чувство гордости, собственного достоинства, независимости, столь свойственное горцам.

Исмаил-Хаджи любил повторять, что в Хуты нет жителей, не связанных друг с другом кровным родством, что деды и наши праотцы если и не происходят от одного корня, то переплетены корнями родства. Сочувственно относился этот одарённый от природы светлым умом безграмотный мудрец к подросткам сельских бедняков. Сидя солнечным днём на завалинке в окружении любознательных ребятишек, любящих рассказы о былом, он частенько говорил:

– Настоящие мужчины выходят из рваного кожуха.

И выходили. Мир и смирение, взаимное уважение и доброта царили среди простых богобоязненных горцев в этом глухом селе. Безропотно снося все житейские невзгоды, они и умирать умели красиво, спокойно, веря, что переселяются в мир иной, более совершенный, так же как не сомневаясь в том, что спокойно пройдут по мосту, тонкому, как лезвие кинжала, переброшенному через ад, так как оставляют этот бренный мир безгрешными.

Ни о какой медицинской помощи больным и умирающим и говорить не приходилось. А перед её величеством Смертью бессильны были и знахари, и заклинатели.

Помню жившую по соседству девушку лет семнадцати. Она умерла за несколько дней до свадьбы от «боли в животе». Я тоже забегала в её саклю и видела, как она корчилась, хватаясь за правый бок, и тихо стонала, с лицом багровым от высокой температуры. Её поили настоем трав, раствором соли, но ничего не помогало.

Когда я начала изучать медицинскую науку и в частности хирургию, не раз с грустью вспоминала ту юную горянку, не сомневаясь в том, что умерла она от осложнённого аппендицита. Но такое случалось редко. Обычно большинство жителей села, проживших жизнь безвыездно, довольствуясь скудной пищей, трудясь от зари до зари, доживали до глубокой старости – ста и более лет. Мужчины семидесяти-восьмидесяти лет продолжали жить активной трудовой жизнью, особенно чабаны. И в девяносто, и в сто лет они сохраняли ясное мышление. Видимо, в этом отношении определённую роль играла трезвость – Коран запрещал употреблять спиртное.

Почтенных мудрых аксакалов не только лакцы, но и другие дагестанские горцы называли «умом общества». Их больше всего боялись богатые ханы, некоторые из них в давние времена старались «обезглавить» сельское общество, убивали старейшин, открыто выражавших непокорность. Так, среди аварского народа сохранилось предание о том, как один из нуцалов – правителей Аварии – приказал своим приближённым уничтожить стариков («лишить ума» жителей) селения Мачада. Мужчин старше шестидесяти лет истребили. А вот мачадинцам удалось спрятать мудрейшего – Маллачилау.