Мариам Ибрагимова - Стихи и поэмы

О том, как джигиты больших джамаатов
В бою закалялись под посвист булата.
Как чтили суровые нравы отцов
И горькую правду бросали в лицо.

Чьи клятвы звучали и твёрдо, и свято,
Кто подлость презреньем разил без пощады.
Их гнев благородный от зла был далёк,
Им беглый мятежник довериться мог.

Очей не касалась пустая слеза.
Они не судили врагов за глаза.
Привычным к суровым лишеньям и нуждам
Коварство двуликих и лесть были чужды.

Кто знал гордой славы достойную цену,
Питал отвращенье к трусливой измене.
Хвала нашим предкам, чья совесть была,
Как снежная шапка Казбека, бела.

С тех пор, если сердцу в груди станет тесно,
И я напеваю слова этой песни.

В Дамаске ты кован иль в старом Стамбуле
Рукою умельца-слуги,
Рождён ли в горах, в кубачинском ауле,
Иль в старом селе Амузги.

В слоновую кость с золотою насечкой
Одета твоя рукоять,
В сафьяне ножны, серебристых колечек
Блестит воронёная гладь.

Рубин на штифте окровавленным оком
В ажурной оправе горит.
Над лезвием острым о чём-то жестоком
Арабская надпись гласит.

А сколько, скажи-ка мне, с плеч богатырских
Ты снёс соколиных голов?
В каких вилайетах, далёких и близких,
Ты сирот рассеял и вдов?

Когда и в какие дома и лачуги
Ты горе с нуждою принёс?
И где они – матери те и подруги, —
Чьи очи погасли от слёз?

Теперь, навевая печальные думы,
Повис на стене ты один,
И оком кровавым, темно и угрюмо
Глядит на меня твой рубин.

Но, мне повинуясь, в наряде роскошном
Навечно ты замер во сне.
Как жаль, что оружие всё невозможно
Заставить ржаветь на стене.

Военная буря джигита Али
Швыряла в немирные страны.
Глухая тоска по Отчизне вдали
Томила, как старая рана.

Затих в бурном сердце воинственный шквал…
Грустя по родному аулу,
В убогой лачуге он век доживал
У древних окраин Кабула.

Богатство скитальца – кинжал и кисет.
Кисет расписной из сафьяна
У сердца носил, как святой амулет
Далёких вершин Дагестана.

И в дряхлые годы ни ночью, ни днём
Не смел он расстаться с кисетом.
А люди гадали: что может быть в нём?
Алмаз? Золотые монеты?

Конец неизбежен. Почуяв беду,
Старик, перед вечным покоем,
За странный кисет и в тяжёлом бреду
Хватался дрожащей рукою.

Как только навеки закрыл он глаза,
Отдав свою душу Аллаху,
Служитель мечети кисет развязал
С немым любопытством и страхом.

Склонились безмолвно над тайной Али
Соседи, как хищные птицы.
И что ж они видят?
Щепотку земли,
родимой…
В истлевшей тряпице.

В большом сундуке, облицованном жестью,
Забыта владельцем, забыта Аллахом,
Лежит – этот символ и славы, и чести —
Пробитая вражеской пулей папаха.

Папаха – не просто овчинная шкура,
Рукой неумелою сшитая наспех.
В ней блеск золотистый бухарского сура,
Подкладка – искусно простроченный нансук.

Как вольная птица, сидела когда-то
Она горделиво на темени предка.
И совесть под нею, хранимая свято,
Мятежные думы будила нередко.

А если он в вихре весёлого танца
Носился по кругу, задорный и пылкий,
Папаха – старинный убор дагестанца —
Бывала заломлена лихо к затылку.