Игорь Богданов - Федоров в кино

Зима и лето в городе моем
Лежат бок о бок, песней завывая,
Как рельсы, плачущие под дождем
В напрасном ожидании трамвая.

Над ними же – причудливая вязь
Мостов, соединяющих деревья,
И гордая ночная перевязь
Дымов сталелитейного кочевья.

Фонарики дрожат из темноты
Застенчивым песочным волчьим глазом,
И город спит, недоспустив порты,
Сраженный непонятным русским сглазом.

По зеркалу реки, не торопясь,
Проходят электрические тени,
И машет сигаретой, не таясь,
Ругающийся сам с собою гений.

Неся случайных пленных на плечах,
Проходит торопливо третья стража,
Устав от долгой битвы на мечах
Во время делового абордажа.

И наступает час, и город тих,
И только в глубине чертогов тайных
Мохнатый дворник, от природы лих,
Бросает на плиту пузатый чайник.

Нет ничего прочнее тишины.
Но вот с повязкой утра выше локтя
Трубит завод с небесной вышины,
Отлитой из лазуревого дегтя.

Ура, ура! Опять в который раз
Проснулись мы и, слава Богу, живы,
И громыхает в кухне легкий таз,
И сладостно побаливают жилы.

И ждет нас много света впереди,
Неутоленной радости работы, —
Так, позабыв про отжитые дни,
Пойдем вперед без страха и заботы.

И в городе, где все кругом равны,
Я вспомнил охранительное слово:
Я вырос на полях моей страны,
И все, что происходит, мне не ново.

Одни сидят себе наискосок
По параллельно сомкнутым клозетам,
Другие хлещут виноградный сок,
Сверяя время жизни по газетам.

Еще другие жмутся у окна,
Расплющив нос об улицу ночную,
Четвертые приходят в парах, на
Плечах имея женщину живую.

То пятый, то десятый пробежит,
Давя зубами крышку бутерброда.
Лишь Федоров один, как Вечный Жид,
Стоит, дивясь скоплению народа.

Вот дан организующий звонок —
И темнота распахивает двери,
И залу наполняет шелест ног,
Стихая наполнения по мере.

Устроились. Последний свет погас,
Утроились влюбленных поцелуи.
И кто-то, скрытый от нескромных глаз,
Пускает в кресло газовые струи.

Движенье по рядам. Но вдруг – молчок!
Гранитные крестьянка и рабочий
Вращаются, как медленный волчок,
На красном полотне, беду пророча.

Столица! Твой очередной привет
Находит отклик в сердце самом грубом, —
И зал затих, не дожевав котлет,
Подрагивая лошадиным крупом.

Однако, вольно! Задом наперед
Проносится по полю чужестранец.
И зал, сорвавшись с голоса, орет:
«Крути назад историю, засранец!»

Минутное волненье улеглось,
И снова зал охвачен общим делом:
Кто ест, кому забыться удалось,
Кто просто налегке душой и телом.

Меж тем экран давно опять живой:
Исправившийся всадник едет шагом,
Чтоб поплатиться буйной головой
Над запорожским сумрачным оврагом.

Потом любовь, интрига и война,
И палец режиссера по ошибке,
И роковая женщина – она
О двух ногах, браслетах и улыбке.

Волнующий момент! – и поворот
Го лов по ходу быстрого удара,
И реку жизни переходят вброд
Красивые, как русские, татары.

Финальный титр – и зал бежит, как тигр,
Навстречу сумеркам, такси и сигаретам,
Любовники, уставшие от игр,
Распихивают женщин по каретам.

Последний шорох, скрип – и тишина.
Никто не спит в проходе между кресел.
И внешний воздух крепости вина
Проходит по рядам, драчлив и весел…

Из всех искусств важнейшее – кино,
Сказал Ильич, за ним – Дорогокупля.
Лишь Федоров, все знающий давно,
Сидел, как мертвый, в ожиданьи дубля.

Тусовка состоит из трех частей:
Из музыки, поэзии и чая.
Туда приходит множество гостей,
От темноты и осени скучая.

Сначала все садятся по местам,
С запинкою читают манифесты,
В которых – посторонняя беда,
И глад, и мор, и скорые аресты.

Затем поэтов торопливый рой —
С улыбкою во внутреннем кармане
Они ломают музыкантов строй,
Распаренных, как веники из бани.

С прорехой рта и самодельных брюк
Выходит к свету фокусник, имея
Веревки тюк. Он приготовил трюк,
Он дым пускает, жизни не жалея.