Илья Земцов - Суждено выжить

Я разделся и лег. Солдат засыпает мгновенно. У меня сомкнулись глаза. «Илеко, ты спишь?» «Нет», – ответил я. «Ты любил кого-нибудь?» «Нет, – сказал я. – Девушки любимой у меня нет. Много раз я влюблялся, но получал отказ, тут же разлюблял. Я с детства любил одну девчонку, с которой учились вместе. Ее звали Тоня. Семь лет мы вместе ходили в школу. Любил я ее без взаимности. Никогда ей об этом не говорил. Про любовь мою она не знала. А если бы и знала, только бы надсмеялась надо мной. Мне до нее было далеко. Она воспитывалась в хорошей культурной семье. Мать у нее рано умерла. Сиротой она осталась восьми лет. Отец овдовел, еще не было и сорока лет. Жениться не стал. Посвятил всю жизнь воспитанию детей. Их было пятеро. Училась она на отлично, а я – кое-как. Поведение ее было лучше всех в школе. Я был грязнуля и хулиган. Много раз меня исключали из школы и по просьбе отца снова принимали. Она окончила десять классов. Сейчас учится в Свердловске, а может, уже окончила пединститут. По слухам, вышла замуж за еврея. С самого детства мне до нее было далеко, а этот путь между нами с каждым годом увеличивался. Ее старший брат Николай тоже окончил институт и работает заведующим РОНО. Младший – Иван – окончил в этом году десять классов».

Соня о чем-то меня еще спрашивала, я уснул. «Илеко, вставай, давно трубили подъем». Я вскочил, обнажив свои длинные худые ноги и руки. Закрываясь одеялом, стал поспешно одеваться. Она лежала на кровати полуобнаженная с распущенными волосами. Я не только стеснялся, но и боялся на нее взглянуть. Она меня поняла. Сбросила с себя одеяло, осталась в чем мать родила. Настроение у нее было слишком хорошее. Улыбка не сходила с ее губ. Задыхаясь от смеха, она говорила: «Люблю спать голой. Ночная рубашка тело стесняет, а тут свобода. Илеко, ты очень замкнутый и стеснительный. Зачем закрылся одеялом? На тебе трусы и майка». «Софья Ахметовна! Я стесняюсь своей худобы. Похож на живого скелета. Взглядом можно сосчитать все ребра». «Я же говорила, не зови меня Софьей Ахметовной. Ты нисколько не худой, а жилистый и сильный. Мужчины должны быть все такие. Лишнее мясо – лишний вес. Лишний вес – значит, человек физически не здоров. Умные женщины, понимающие толк в мужчинах, таких, как ты, любят».

Я быстро оделся, ни разу не взглянув на нее. Выскочил на улицу. Легко дышал чистым влажным лесным воздухом во всю силу своих легких. Вычистил лошадей и винтовку. Вместе с ребятами пошел на завтрак. Кошкин спросил, как я спал. Чтобы не вызывать лишних разговоров и насмешек ребят, я ответил нарочито громко: «Спал очень хорошо на сене в дровянике». Кошкин переспросил: «Она тебя и в домик не пригласила?» Я грубо ответил: «Нет! Ради чего она меня будет приглашать? Замазанного, пахнущего своим и лошадиным потом солдата». Ребята из отделения в знак согласия со мной закивали головами. Сзади раздался чей-то голос: «Они знают, кого пригласить. В этом деле лучше нас с тобой, Кошкин, разбираются». Все захохотали.

После завтрака все пошли на занятия, а я на конюшню. Огляделся, кругом никого не было. Быстро зарылся в сено и уснул. Разбудил командир хозяйственного взвода. Он зычным голосом крикнул: «Котриков, ты опять спишь! Бегом на занятия». «Черт тебя принес, – подумал я и ответил. – Я освобожден Голубевым, товарищ лейтенант». «Я тебе покажу "освобожден". Я тебе покажу кузькину мать, "освобожден", – закричал лейтенант. – Сегодня же доложу командиру полка. Он Голубеву да и тебе покажет, как ты освобожден».

Я выскочил из конюшни, побежал к палатке. Его крик долго доносился до моего слуха. Подумал, сам влип и Голубева подвел. Зашел в палатку, посидел минут десять, тянуло спать. Рот самопроизвольно раскрывался до самых ушей. Чтобы не навлекать на себя подозрений дневальных и дежурного, вышел из палатки, принял деловой вид. Пошел к фанерным домикам офицеров. Соня попалась мне навстречу. «Вот кстати, – улыбаясь, сказала она. – На ловца и зверь бежит. Сходи в магазин и купи». Подала деньги и бумажку с перечислением товаров. «После сходишь в баню в Алкино. От тебя на большое расстояние пахнет потом и лошадью». В баню я не пошел, в реке выстирал гимнастерку, брюки, портянки, трусы и майку. Пока сушил свою амуницию, сидел совершенно голый.

Вечером еще до отбоя пришел в домик. Доложил: «Явился для несения службы курсант полковой школы Котриков, товарищ Софья Ахметовна». «Не называй меня больше Софья, – сердито сказала она. – Я ненавижу свое имя. Называй Соня. Ложись спать, курсант Котриков. Как видно, поспать ты любишь». Я добавил: «И поесть». Сидел без движения на стуле. «Кому я говорю, ложись спать», – повторила она. Я снял гимнастерку, а брюки снимать постеснялся. Не хотел показывать свои худые длинные ноги – как жерди. Она словно читала мои мысли: «Илеко, снимай брюки без стеснения и бай-бай. Выключи свет. Чего ты стесняешься? И ничуть ты не тощий». Я быстро снял брюки и нырнул под одеяло. «Илеко, ты большой трус, это правда». Это меня зацепило за живое. «Кто трус?» – переспросил я. «Ты», – повторила она. «Неправда, – возразил я. – Пойду в огонь и в воду ради защиты Родины и вас. Руки не дрогнут, разум не струсит, пойду против троих, пятерых…» Она добавила: «Семерых». И тяжело вздохнула: «Спи, храбрый вояка». Она при электрическом свете не спеша разделась. Щелкнул выключатель, свет погас. Чуть слышно заскрипела кровать. Легла спать. Минут через пять спросила: «Илеко, ты не спишь?» «Нет», – ответил я. «Почему у тебя толстая верхняя губа? С тобой, наверное, приятно целоваться». «Не знаю. Я никогда в жизни не целовался. Я никого не целовал, и меня никто не целовал». «Потому что ты большой трус. Володя мне о тебе рассказал. Как ты в Белой нашел пулемет. Нырял на большую глубину. Как поднял и бросил в реку командира взвода. Я представила тебя героем. Мне захотелось тебя видеть. Я попросила Владимира Ивановича, чтобы взял тебя связным. Я очень хотела с тобой познакомиться. Владимир Иванович мне про тебя говорил, что ты некрасивый, непропорционально сложен, худой и вдобавок с заячьей губой. Я думала, ты похож на горбуна из книги "Собор Парижской Богоматери". Ты оказался хорошим стройным красивым парнем. Меня это огорчило. К тебе надо только присмотреться, ты – красавец. С первого взгляда в тебя никто не влюбится. Присмотревшись, ты любую загипнотизируешь. Почему ты не обратишься к хирургу, не сделаешь операции на губе? Она тебе даже разговаривать мешает». «Обращался несколько раз к врачам. Хирурги, как правило, отделывались шутками. Они говорили, с такой губой я выгляжу красавцем. Зачем уничтожать то, что дала природа. Я говорил им, что совестно улыбнуться, что губа раздваивается и становится похожа на черт-те что». Соня хохотала, уткнувшись в подушку. «Они говорят, а ты не улыбайся. Будь всегда серьезным. Тогда далеко пойдешь. Какие твои годы. Можешь выдвинуться не только в генералы, но и в народные комиссары. Врачи как сговорились между собой. Говорят, она тебе не мешает, и оперировать отказываются». «Хочешь, я тебе помогу? У меня есть знакомый хирург. Он работает в военном госпитале. По моей просьбе он сделает тебе губу красивой. Все красавицы будут твои». «Очень хочу, – ответил я. – Помогите, пожалуйста». «Завтра же буду писать письмо, – зевая, сказала она. – Сейчас спать. Спокойной ночи, Илеко». Я ответил "Спокойной ночи" и крепко уснул.