Илья Земцов - Суждено выжить

К съемщикам картины приехал наш командир полка полковник Волков и командир полковой школы полковник Голубев. Голубев отозвал меня в сторону и сказал: «Ну, артист, не пора ли снять этот костюм стопятидесятилетней давности? Поснимался и хватит. Я уезжаю в Свердловск. Пора исполнять обязанности связного».

Кинокартину "Салават Юлаев", когда она появилась на экранах кинотеатров, я семь раз смотрел. Своего эскадрона не видел. Да, собственно, там и разглядеть ничего невозможно. Конница на марше, одно мельтешение. Не только седока, но и лошадь не признаешь.

На следующий день Голубев уехал в военный округ в Свердловск, а меня прикомандировал к своему фанерному домику. В первый день после его отъезда Соня сказала: «Я боюсь ночевать одна». «Я буду вас охранять снаружи. Ночи теплые. Можно будет поспать, завернувшись в шинель. Таков приказ полковника», – ответил я. «Будешь спать в домике», – надувшись, но играя глазами, сказала она. «Я боюсь ночевать в домике вместе с вами. Боюсь ревности полковника». «В конце концов, за это буду отвечать я, а не ты. Ты – солдат, передан в мое распоряжение, поэтому выполняй все мои команды».

Вечером после проверки на конюшне я пришел в свою палатку и рассказал обо всем своему другу Степану Кошкину. Он не сразу ответил. Помедлив минуту, шепотом сказал: «Приказ есть приказ, от кого бы он ни исходил, надо выполнять». «Но ведь Голубев может приревновать. Он слишком ревнив. Между нами говоря, нервы у него не в порядке». «Тебя не приревнует, можешь не беспокоиться. А если и приревнует, тебе наплевать на его нервы, скорее выгонит. Меня приревновал к своей Сонечке и сразу от обязанностей денщика или, как называют культурно, связного освободил. Давай, я за тебя на ночку схожу». «Иди», – обрадовано сказал я. Кошкин на минуту задумался и сказал: «Ничего из этого не выйдет. Шила в мешке не утаишь. Раскроется, доложат, как дезертира засудят. Дисциплинарный устав Тимошенко жесток. Самовольная отлучка из части даже в течение двух часов считается дезертирством. Иди, Илья, распоряжение ее – это распоряжение Голубева. Ни пуха ни пера тебе. Будь храбрым и смелым».

Я нехотя потащился со всем солдатским скарбом, прихватив винтовку из пирамиды. Старшина крикнул: «Котриков, ты куда собрался?» В ответ я тоже крикнул: «На охрану имущества и жены командира полковой школы». «Желаю удачи», – сказал старшина, довольный моим ответом.

Я подошел к домику, спрятавшемуся среди могучих дубов, клена и вяза. Свое прибытие сообщил покашливанием. Соня вышла. На ней был длинный цветастый халат. Кроме духов от нее пахло чем-то домашним, приятным. «Заходи в хату», – полушепотом сказала она. «Нет, не могу, – ответил я. – Мне приказано в домик не заходить». Она подошла ко мне, взяла за рукав и увлекла внутрь. Внутри было уютно. Тускло горели электролампочки. Одна крошечная комната служила прихожей, кухней и столовой. Другая представляла собой зал и спальню, где стояли двуспальная кровать и жесткая кушетка. «Раздевайся. Или ты прирос к стене?» – улыбаясь, сказала Соня. Я поставил винтовку в угол, рядом положил скатку шинели. Размотал обмотки и снял ботинки. Босиком прошел на кухню и сел на табуретку. «Будем знакомиться, – сказала она. – Хотя ты и давно к нам заходишь, имени твоего не знаю. Фамилию знаю – Котриков. Говори, как тебя зовут». «Илья», – с трудом выдавил я из себя. «Буду звать не Илья, а Илеко, так мне нравится». Я подумал: «Можешь называть и горшком, только в печь не ставь». «Ужинать, Илеко, не хочешь?» «Нет, не хочу». «Ну что ты за парень! Какой ненаходчивый, – говорила она, улыбаясь. – Знаешь только: да, да и нет. Ты не стесняйся меня. Я из такого же теста испечена, как и ты. Расскажи о себе. Откуда ты и что ты».

Я коротко рассказал свою недлинную биографию: «Родился в деревне в Кировской области, где окончил семь классов. Затем уехал в Омск к дальнему родственнику. Работал сначала на мясокомбинате разнорабочим, затем плотником. Одновременно учился на рабфаке. Окончил рабфак и краткосрочные курсы коммерческих ревизоров. В 1937 году на Омской железной дороге больше половины начальства признали врагами народа и посадили в тюрьму, в том числе и ревизоров. Работать было некому, нас учили в спешном порядке. До армии год работал ревизором на участке дороги Татарская-Павлодар. Затем призвали в армию. Сегодня я в вашем распоряжении».

«О! Да ты, оказывается, стреляный воробей. Я думала простой деревенский парень». Я молча слушал ее воркотню. Временами кидал беглый взгляд на ее обнаженные выше колен ноги. «Сейчас я расскажу о себе. Моя фамилия Валиахметова, зовут Соня. Я родилась на Урале, в городе Кунгур. Отец – метис. Мой дед был крымский татарин, бабушка – украинка. Отец мой был женат на болгарке. Отсюда все три крови: татарская, болгарская и украинская. Я похожа как две капли воды на мать. Значит, я на восемьдесят пять процентов болгарка. Отец с первых дней советской власти переехал в Кунгур и до конца своей жизни служил в ЧК и НКВД. Мать малограмотная, домашняя хозяйка. Я окончила зубоврачебное училище, получила специальность "зубной техник". Вышла замуж за военного, только что окончившего военное училище». Она на мгновение задумалась, затем продолжила: «Но в жизни не повезло. Муж разбился на скачках насмерть, упал с лошади. Голубев тогда временно командовал полком. Сначала он приходил и успокаивал меня. Спустя два месяца предложил жить вместе. Я согласилась. Мы с ним живем нерегистрированные. Он часто предлагает мне зарегистрировать брак. Я пока не соглашаюсь. Не все ли равно жить. Регистрация – это пустая бумажка. Детей нет и, по-видимому, не будет. Поэтому разницы нет, регистрированы мы или нет. Пора, Илеко, спать. Я давно так откровенно ни с кем не говорила». Она разобрала кровать, на кушетку постлала простынь, положила подушку и одеяло. Выключила свет.