Эрих Мария Ремарк - Три товарища и другие романы

Я слышал ее дыхание. Она сидела в углу подоконника, обхватив колени руками, и молчала. За деревьями медленно карабкался вверх красный лучик рекламы, осыпая матовым сиянием ее светлеющие в темноте плечи, а затем и юбку, и руки.

– Конечно, ты можешь надо мной смеяться, – сказал я.

– Смеяться? – удивилась она.

– Ну да, потому что я все повторяю: я хочу. Ты ведь тоже в конце концов должна хотеть.

Она подняла глаза.

– Знаешь, Робби, а ты изменился.

– Да?

– Изменился. Это видно из твоих же слов. Ты теперь говоришь: я хочу. Не спрашиваешь так много, как раньше. А просто хочешь.

– Ну, это не так много значит. Ты ведь всегда можешь сказать «нет», сколько бы я ни хотел.

Она внезапно наклонилась ко мне.

– Почему же я должна говорить «нет», – произнесла она нежным, дрогнувшим голосом, – если я тоже хочу?

Я, как-то вдруг опешив, обнял ее за плечи. Ее волосы коснулись моего лица.

– Это правда, Пат?

– Ну конечно, милый.

– Черт возьми, – сказал я, – а я представлял себе все это гораздо сложнее.

Она покачала головой.

– Ну что ты, ведь все зависит только от тебя, Робби…

– Я теперь и сам почти верю в это, – растерянно произнес я.

Она обхватила мою шею рукой.

– Иногда так славно ни о чем не думать. Не решать все самой. Иметь опору. Ах, милый, все это, в сущности, очень просто – не нужно только самим осложнять себе жизнь.

Я на миг стиснул зубы. И это говорит она!

– Верно, – сказал я. – Верно, Пат.

И совсем это было не верно.

Мы постояли еще немного у окна.

– Вещи твои перевезем все до единой. Ты ни в чем не будешь нуждаться, – сказал я. – Заведем себе даже чайный столик. Фрида его освоит.

– Чайный столик у нас уже есть, милый. Ведь это мой.

– Тем лучше. В таком случае завтра же начну тренировать Фриду.

Она прильнула головой к моему плечу. Я почувствовал, что она устала.

– Проводить тебя домой? – спросил я.

– Сейчас. Прилягу только немного.

Она лежала на постели спокойно и молча, как будто спала. Но глаза ее были открыты, и порой в них пробегал отблеск рекламы, скользившей по потолку и стенам наподобие северного сияния. За окном все стихло. Только в квартире временами было слышно, как Хассе возится с остатками своих надежд, своего брака и своей жизни.

– Оставайся сразу здесь, – сказал я.

Она приподнялась на постели.

– Только не сегодня, милый…

– А мне бы хотелось, чтобы ты осталась…

– Завтра…

Она встала и бесшумно прошлась по темной комнате. Я вспомнил о том дне, когда она осталась у меня впервые. Тогда она вот так же бесшумно бродила по комнате и одевалась в серых сумерках рассвета. Не знаю почему, но мне показалось, что в этом есть что-то поразительно трогательное и естественное, что-то почти потрясающее, словно отзвук каких-то далеких, канувших в Лету времен, словно немое повиновение закону, которого никто больше не знает.

Она вернулась ко мне из темноты и взяла мое лицо в ладони.

– Хорошо мне было у тебя, милый. Очень хорошо. Я так рада, что ты есть.

Я ничего не ответил. Я не мог ничего ответить.

Я проводил ее домой и снова пошел в бар. Там был Кестер.

– Садись, – сказал он. – Как дела?

– Да не особенно, Отто.

– Выпьешь чего-нибудь?

– Если я начну пить, то выпью много. А этого я не хочу. Обойдется и так. Лучше бы мне заняться чем-нибудь еще. Готфрид сейчас на такси?

– Нет.

– Отлично. Тогда я покатаюсь несколько часиков.

– Я провожу тебя, – сказал Кестер.

Я взял в гараже машину и простился с Отто. Потом поехал на стоянку. Впереди меня уже были две машины. Позже подъехали Густав и Томми, актер. Вот обе передние машины ушли. Вскоре зафрахтовали и меня – некая девица пожелала в «Винету».

«Винетой» именовался популярный дансинг с телефонами на столах, пневматической почтой и прочими штучками для провинциалов. Помещался он на темной улице, в стороне от других увеселительных заведений.

Мы остановились. Девушка порылась в сумочке и протянула мне пятидесятимарковую бумажку. Я пожал плечами:

– К сожалению, у меня нет сдачи.

Подошел швейцар.

– Сколько я вам должна? – спросила девушка.

– Марку семьдесят.

Она обратилась к швейцару:

– Вы не заплатите за меня? Я рассчитаюсь с вами у кассы. Пойдемте.

Швейцар распахнул дверь и прошел с ней к кассе. Потом вернулся.

– Вот…

Я пересчитал деньги.

– Здесь марка пятьдесят…

– Не мели чепухи. Или у тебя еще молоко на губах не обсохло? Двадцать пфеннигов полагаются швейцару. Так что катись!