Уильям Голдинг - Воришка Мартин

– Может, хватит?

– Чего?

– Жить. Держаться.

Одежда тоже расплывалась, пришлось изучать каждый предмет по отдельности. Клеенчатый плащ с оборванными пуговицами держится на одном ремне, под ним шерстяной пуловер с высоким горлом. Зюйдвестка сбилась на затылок. Руки лежат на коленях над гетрами. Сапоги – хорошие, блестящие от влаги, крепкие. Рядом с сапогами скала выглядела картонной декорацией, раскрашенным задником. Он наклонился, направив мутное окошко на сапог. Музыка и ветер стихли, осталась лишь черная блестящая резина.

– Об этом я пока не думал.

– Подумай.

– Какой смысл? Я сошел с ума.

– Расщелина тоже расколется.

Он попытался было рассмеяться в налитые кровью глаза, но услышал лишь лающие звуки.

– На шестой день он сотворил Бога. Тебе даны только мои слова. По своему образу и подобию сотворил он Его.

– Подумай.

Глаз сливался с закатом.

– Нет, не могу.

– Во что ты веришь?

Чернота сапог, угольная чернота, чернота подвала.

Вынужденный ответ:

– В нить моей жизни. В выживание!

– Любой ценой.

– Повтори.

– Любой ценой.

– И ты выжил.

– Это везение.

– Это неизбежность.

– Другие тоже хотели жить.

– Смотря насколько.

Он уронил завесу плоти и волос, вычеркнул сапоги. Прорычал:

– У меня есть право выжить любой ценой!

– Где это записано?

– Ничто не записано.

– Подумай.

Скала из картона, заслонившая неподвижные черные ноги, разозлила его.

– Не стану я думать! Я сам тебя создал, создам и небеса!

– Уже создал.

Он глянул вбок на бурлящую воду, потом вниз – на свои костлявые ноги. Ощутил дождь, брызги и ледяной холод, сдавивший плоть. Пробормотал:

– Ну и пусть. Ты сам наделил меня правом выбора и всю жизнь вел меня к этим страданиям – потому что это мой выбор. О, да! Я все понял! Что бы я в жизни ни делал, я в конце концов оказался бы на том же самом мостике в то же самое время и отдал бы тот же самый приказ, правильный или неправильный. Но если бы я выбрался из подвала по поверженным, опустошенным телам, сделал бы из них ступеньки и сбежал от тебя, ты бы все равно мучил меня? Пусть я их поглотил, но кто дал мне рот?

– Твоими словами не ответишь.

Яростный взгляд.

– Я подумал! Я предпочитаю боль и все остальное.

– Чему?

Он пришел в неистовство и замахнулся на черные сапоги.

– Черной молнии! Уходи! Убирайся!

Сдирая кожу на руках, он барахтался на залитой морем скале.

– Несчастный безумный моряк посреди океана…

Он вскарабкался вверх по Хай-стрит.

Обежал по кругу Наблюдательный пост, спотыкаясь о камни.

Тайфуны, ураганы…

Свет ложился на море полосами, оттеняя горные кряжи и долины. Чудовищные валы прокладывали путь с востока на запад в торжественной процессии. Под их тяжкой поступью одинокая скала казалась соринкой, но жалкий клочок суши, не боясь утонуть, рвался вперед, ослепительно белыми вспышками выжигая себе дорогу. Скала Спасения, словно нос корабля, врезалась в волны. Густое облако водяной пыли стояло над полубаком, небесные залпы утюжили мостик, отшибая чувства и дыхание. Уцепившись за квадратную плиту, лежащую там, где прежде стояла старуха в серебряной маске, безумный всадник летел навстречу волнам и ветру. Снова заиграла далекая музыка, изо рта полились звуки:

– Быстрее! Быстрее!

Скала неслась вперед. Он пришпоривал ее пятками.

– Гони!

Каждая волна была событием. Качаясь и дрожа в сумрачном штормовом свете, водяные громады стремились вперед, и гребни их таинственно мерцали, отзываясь в мозгу вспышками маяка. Споткнувшись о скалу Спасения, волна вздымалась с яростным ревом, нависая над мелководьем. Скала выглядела крошечной оспинкой в гигантском пенистом водовороте, разевавшем над ней голодную пасть. Величественный гребень длиной в сотню ярдов взлетал и рушился, бросаясь на противника, словно целая армия.

– Быстрее!

Рука нащупала кружок на шнурке и вцепилась в него.

Рот закричал:

– Плевал я на твое сострадание!

За грохотом волн и неба послышался знакомый звук. Он был тише, чем море, музыка или голос, но центр его заметил, согнал тело с каменной плиты и запихнул в расщелину. Едва оно скрылось среди камней, как на западном горизонте мелькнуло черное щупальце молнии, и центр затолкал поглубже обрывки плоти и волос. Лопата вновь стукнула о жестяную коробку.

– Право руля! Я убью нас обоих. Врежусь в дерево твоей стороной, и от тебя останется мокрое место. Ничего нигде не записано!