Роберт Вальзер - Семейство Таннер

С этими словами она ушла.

Спустя несколько минут она вернулась и еще в нескольких шагах от столика возобновила разговор, воскликнула:

– Здесь все прямо-таки окутано новизной! Вы гляньте-ка по сторонам: все новое, свежее, только что народившееся. Ни единого воспоминания о старом! Вообще, в каждом доме и в каждой семье, наверно, есть какая-нибудь старая мебель, намек, частичка давних времен, ее по-прежнему любят и чтут, поскольку считают прекрасной, как считают прекрасной сцену расставания или меланхоличный солнечный закат. Вы замечаете здесь нечто подобное, пусть самую малость? Мне это кажется головокружительной, легкой аркой мостика в еще неисповедимое будущее. О, смотреть в будущее куда лучше, чем грезить о прошлом. Конечно, думая о будущем, тоже грезишь. Разве в нем не присутствует нечто чудесное? Не стоит ли людям тонко мыслящим дарить свое тепло и упования грядущим, а не минувшим дням? Грядущие времена для нас как дети, которые куда больше нуждаются во внимании, нежели могилы усопших, какие мы украшаем, пожалуй, с несколько преувеличенной любовью, – минувшие времена! Живописцу не мешало бы теперь придумывать костюмы людей грядущего, которым достанет изящества носить их благоприлично и свободно, а поэт пусть отыщет добродетели для сильных, не снедаемых тоскою людей, зодчий пусть постарается найти формы, которые придадут камню и строительству восхитительный порыв, пусть отправится в лес и приметит, как высоко и благородно вырастают из земли ели, и возьмет их за образец будущих построек, а человеку вообще должно, размышляя о грядущем, отбросить много низкого, неблагородного и негодного и шепнуть, как умеет, свои мысли на ухо жене, когда она подставляет ему губы для поцелуя, а она пусть улыбнется в ответ. Мы умеем улыбкой поощрять вас, мужчин, к делам и воображаем, будто выполнили свою задачу, коли сумели весьма живо и прелестно донести до вас вашу. Мы больше радуемся сделанному вами, нежели тому, что свершаем сами. Читаем книги, которые пишете вы, и думаем: ну что бы им чуть больше делать и чуть меньше писать. Вообще, мы не ведаем ничего более плодотворного, как подчинение вам. Что еще мы умеем? И с какою охотой мы подчиняемся. Но если говорить о будущем, то я, конечно, забыла об этой смелой дуге над темной водой, о лесе, полном деревьев, о ребенке с лучистыми глазами, о несказанном, которое все время хочется поймать в слова, будто в сети. Нет, по-моему, настоящее и есть будущее. Вы не находите, что здесь все вокруг дышит лишь настоящим?

– Да, нахожу, – отвечал Симон.

– На дворе теперь ужасно суровая зима, здесь же так тепло, в самый раз, чтобы вести разговоры, и я сижу подле вас, подле совсем молодого, как будто слегка опустившегося человека, и в конечном счете забываю о своих обязанностях. В вашем облике есть что-то завораживающее, вы знаете? Так и хочется сию же минуту влепить вам пощечину, от тайной злости, что вы этак глупо сидите тут и странным образом умудряетесь соблазнить другого терять с вами, случайным гостем, драгоценное время. Знаете что: вы все-таки можете еще побыть здесь. Ведь вам это определенно ничего не стоит. Тогда я совершу еще один набег на ваши уши. А сейчас меня ждут обязанности.

И она опять ушла.

Оставшись один, Симон смотрел по сторонам. Лампы струили яркий теплый свет. Люди непринужденно разговаривали между собой. Поскольку настала ночь, кое-кто уже уходил, так как, чтобы воротиться в город, надо было еще спуститься с горы. Два старика, уютно сидевшие за одним из столиков, привлекли внимание Симона своей безмятежностью. Оба седобородые, с довольно свежими лицами, оба курили трубки и оттого выглядели этакими патриархами. Друг с другом они не разговаривали – видать, не было нужды. Время от времени их взгляды встречались, и тогда трубки в уголках рта подрагивали, но совершенно спокойно и, вероятно, совершенно машинально. Судя по всему, бездельники, однако ж бездельники расчетливые, изощренные и чванливые, бездельничающие по причине достатка. Конечно же вместе их свели всего-навсего одинаковые привычки: оба курили трубку, ходили прогуляться, любили ветер, ненастье, природу и доброе здравие, предпочитали молчание болтовне, да и возраст роднил их и связанные с ним особые мелочи. Симону тот и другой показались не лишенными достоинства. Их завершенный приятный вид невольно вызывал улыбку, но не исключал и благоговения, какого требует уже сам возраст. Спокойные лица излучали целеустремленность, законченность и бестревожность. Этих стариков в их деле уже не смутишь, хотя, возможно, дело их было ошибочно. Но, собственно, что такое ошибка? Коли в шестьдесят-семьдесят лет человек избрал себе путеводной звездою заблуждение, то это вещь неприкосновенная, к которой юноше должно питать почтение. Оба эти чудака – а в них действительно было что-то чудаковатое – имеют, наверно, какой-то метод, какую-то систему, в соответствии с коими дали клятву жить до конца своих дней; вот так они выглядели – как двое, отыскавшие для себя что-то такое, что им служило и побуждало безмятежно смотреть навстречу концу. «Мы двое разгадали ваш секрет» – говорили их лица и позы. Забавно, трогательно и, пожалуй, достойно размышлений – смотреть на них и стараться угадать их мысли. В частности, понаблюдав за ними немножко, ты сразу угадывал, что этих стариков всегда увидишь только вдвоем, не поодиночке, а исключительно вдвоем! Всегда! Такова была главная мысль, какую ты улавливал в их седых головах. Вдвоем по жизни, а то и вдвоем в бездну смерти: видать, таков их принцип. В самом деле, они и с виду казались двумя живыми, состарившимися, но по-прежнему веселыми и бодрыми принципами. Когда настанет лето, они будут сидеть под открытым небом, на тенистой террасе, все так же загадочно набивая трубки и предпочитая молчание разговору. Уходили они опять же всегда вдвоем, а не один за другим – последнее просто немыслимо. Да, вид у них уютный, этого Симон отнять у них не мог. Уютный и упрямый, подумал он, отводя от них взгляд.