Роберт Вальзер - Семейство Таннер

По прошествии восьми дней Симон зашел вечером в кабинет своего хозяина и обратился к нему с такой речью:

– Вы меня разочаровали, нет-нет, не делайте такое удивленное лицо, все решено, я нынче ухожу от вас и прошу выплатить мне жалованье. Пожалуйста, дайте мне договорить. Я в точности знаю, чего хочу. За эти восемь дней вся книжная торговля стала мне отвратительна, коль скоро заключается она в том, чтобы с раннего утра до позднего вечера, пока на улице ласково светит зимнее солнышко, стоять за конторкою, гнуть спину горбом, ибо конторка низка для моего роста, писать, ровно, черт побери, писарь какой, исполнять работу, каковая не подобает моему уму. Я, господин книготорговец, способен на большее, нежели то, что здесь полагают для меня подходящим. Я рассчитывал продавать у вас книги, обслуживать элегантных людей, встречать покупателей поклоном и провожать учтивым «до свидания», когда они соберутся уходить. Еще я думал, мне представится возможность заглянуть в таинственную сущность книготорговли и уловить в деятельности предприятия черты широкого мира. Однако ж не тут-то было. По-вашему, с моей молодостью обстоит так скверно, что мне надобно губить ее и душить в никчемной книжной лавке? Опять-таки заблуждение, ежели вы, к примеру, воображаете, будто спина молодого человека затем и предназначена, чтобы горбиться. Отчего вы не обеспечили меня хорошей, практичной, удобной конторкой? Разве же нет превосходных конторок американского образца? Коль скоро берешь помощника, надобно, по-моему, и устроить его должным образом. Вы, судя по всему, об этом не знали. Господи, чего только не требуют от молодого новичка: и прилежания, и добросовестности, и пунктуальности, и такта, и разумности, и скромности, и умеренности, и целеустремленности, и прочая и прочая. Но кому хоть раз приходило в голову потребовать тех или иных добродетелей от начальника? И что же, прикажете без толку растрачивать силы, желание трудиться, довольство собою и блестящие способности за старой, облезлой, нескладной конторкой? Не-ет, я бы скорее пошел в солдаты и целиком продал свою свободу, просто чтобы вовсе ею не обладать. Я, милостивый государь, не люблю обладать чем-то наполовину, лучше уж примкнуть к совершенно неимущим, тогда хотя бы душа останется в моем владении. Вы, наверно, думаете, что негоже говорить так запальчиво, да и не место здесь произносить речи. Ладно, я умолкаю, расплатитесь со мною, как я заслуживаю, и больше вы никогда меня не увидите.

Старый книготорговец весьма удивился, слыша сейчас этакие слова от тихого, застенчивого юноши, который все восемь дней работал с огромным усердием. А из соседнего помещения за происходящим наблюдали столпившиеся у двери человек пять конторщиков и приказчиков.

– Никак я не ожидал от вас такого, господин Симон, – сказал старый хозяин, – не то бы еще подумал, давать ли вам работу. Вы прямо-таки до странности переменчивы в своих решениях. Вам не годится конторка, и оттого сразу не годится все целиком. Из каких краев вы родом и все ли тамошние молодые люди сплошь таковы же, как вы? Подумайте, как вы сейчас выглядите передо мною, стариком. Пожалуй, вам и самому непонятно, чего хочет ваш незрелый ум. Ну что ж, я не стану уговаривать вас остаться, вот ваши деньги, но, по правде говоря, радости я не испытываю.

Книготорговец отсчитал деньги, Симон спрятал их в карман.

Воротившись домой, он нашел на столе письмо брата, прочитал, а потом подумал про себя: «Он добрый человек, но писать ему я не стану. Не сумею описать свое положение, да оно того и не стоит. Для жалоб у меня повода нет, для ликования тоже, зато есть все причины молчать. Он пишет чистую правду, но потому-то я и не хочу идти дальше этой правды. Свои несчастья пусть сам и улаживает, только не верится мне, что он столь глубоко несчастлив. Это в письмах так выходит. По ходу письма человек просто увлекается и делает неосторожные заявления. В письмах душа всегда норовит взять слово и, как правило, выставляет себя в дурном свете. Так что лучше не писать». Тем дело и кончилось. Симона переполняли мысли, прекрасные мысли. Раздумья всегда невольно наводили его на прекрасные мысли. Следующим утром ярко сияло солнце, и он отправился в посредническую контору по приисканию работы. Человек, который сидел там и что-то писал, при виде его встал. Он очень хорошо знал Симона и обыкновенно говорил с ним дружелюбно и чуть насмешливо, как со старым знакомым:

– А-а, господин Симон! Опять к нам пожаловали! По какому же делу?