Джон Голсуорси: Мой дальний родственник

– Эх, – сказал он и, как бы щадя мою наивность, понизил голос. – Тут дело коварное: только начни – конца не будет! Чем больше им дают, тем больше они требуют. А между тем они из-за этого теряют свой запал. Я довольно много об этом думал. Близорукая политика. Нет, нет, никуда это не годится!

– Но не хотите же вы, чтобы люди погибали от преждевременной дряхлости, от случайной болезни, от превратностей торговли и промышленности? – возразил я.

– Нет, зачем же, – сказал он, – я вовсе не против благотворительности. Тетя Эмма у нас по этой части молодчина. Клод тоже. Да я и сам стараюсь вносить свою лепту.

Странное, чуть ли не виноватое выражение мелькнуло в его взгляде, и я вдруг почувствовал к нему прилив симпатии: «А он, собственно, славный малый», – подумал я.

– Я только лишь хочу сказать, – продолжал он, – что считаю порочным самый принцип, когда люди приучаются рассчитывать на какие-то блага, которые сваливаются на них независимо от их собственных усилий. – Тут он повысил голос, и взгляд его снова стал неподвижным. – Я убежден, что вся эта помощь, вся эта возня со слабыми – вредный и ненужный вздор. Самая элементарная логика говорит нам об этом.

В своем негодовании на «порочный принцип» он даже вскочил и, казалось, позабыл о моем присутствии. Он стоял у самого окна, и резкий, безжалостный свет подчеркивал все убожество этой бесцветной фигуры, его бледного, длинного, узкого лица, вялость его холеных белых рук, – все, что делало его не человеком, а тенью человека. Зато его гнусавый, не допускавший возражений голос забирал все выше и выше.

– Нет, тут нужна решимость! Надо раз навсегда прекратить все виды государственной помощи; надо приучить людей рассчитывать на самих себя. А этак мы только разведем паразитизм в народе.

Я вдруг испугался, как бы не лопнула одна из голубых жилок, пересекающих его белый лоб, – уж очень он разгорячился! – и поспешил переменить тему разговора.

– Как вам нравится в деревне, у тетушки? – спросил я. – Не скучаете?

Он встрепенулся, словно я внезапно разбудил его своим вопросом.

– О! Так ведь это только временно, – ответил он, – пока не получу место, о котором вам говорил.

– Постойте… Сколько же лет прошло с тех пор, как?..

– Четыре года. Тетушка, разумеется, очень рада, что я живу у нее…

– Ну, а как ваш брат, Клод?

– Да он ничего, спасибо. Хлопоты, конечно, одолевают. Папаша, как вы знаете, оставил имение в довольно запущенном состоянии.

– Да, да, конечно. А чем еще он занимается?

– Он-то? Да в приходе всегда, знаете, дела найдутся.

– А как поживает Ричард?

– Ничего. Как раз вернулся в этом году. Кое-как сводит концы с концами благодаря пенсии. Накопить-то он, конечно, ничего не сумел.

– А Вилли? Прихварывает по-прежнему?

– Да.

– Бедняга!

– Ну, у него нетрудная работа. И даже, если здоровье вдруг откажет, приятели по колледжу – у него их много – подыщут ему синекуру. Его все любят, старину Вилли!

– А что Алан? Я о нем не слышал с тех пор, как лопнуло их предприятие в Перу. Говорят, он женился?

– Как же! На одной из дочерей Берли. Хорошая девушка и богатая наследница. У них много земли в Хемпшире. Все хлопоты по имению теперь на Алане.

– И, верно, у него уже ни на что другое времени не остается?

– Отчего же? Возится со своими коллекциями, как и прежде.

Больше расспрашивать было не о ком.

Но тут он, должно быть, решил, что сведения о процветании его родственников, которые я у него выудил, некоторым образом умаляют его собственные достижения, и разразился следующей тирадой:

– Если бы тогда, когда я разводил фруктовый сад, туда подвели железную дорогу, как это было задумано, мои дела сейчас были бы совсем неплохи.

– Конечно, – согласился я. – Вам просто не повезло. Ну, да вы скоро получите место, а покуда можете спокойно жить себе у тетушки.

– Конечно, – буркнул он в ответ.

Я поднялся.

– Что ж, – сказал я, прощаясь. – Очень приятно было узнать, как вы все живете.

Он проводил меня до дверей.

– Рад, рад, старина, – сказал он, – мы славно поболтали. А то я было приуныл. Не особенно весело сидеть да гадать: примут или не примут?

Он вышел со мной на крыльцо, затем на улицу. Возле дверцы ожидавшего меня кэба стоял какой-то бродяга, высокий оборванец, с бледным лицом и бесцветной бородой. Мой дальний родственник оттеснил его в сторону и, когда я уже сел в карету, сунул голову в окошко и шепнул:

– Ужас, сколько нынче развелось этих бездельников!