Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 2

– Хасану Шакировичу передайте, пусть не забивает себе голову хлопотами по дому. Вот хоть Сулеймана Уразметовича спросите, он знает положение завода. Здесь не столица и даже не Урал, здесь пустяковую вещь и то приходится добывать в поте лица… Половину нервов своих растеряешь. А тут ещё вдобавок и план увеличивают…

Сулейман глянул на него исподлобья, усмехнулся и подумал: «Крупно берёт, золоторотый. Ради подхалимства грязью готов облить свой завод».

Но Маркел Генрихович, как видно, истолковал его усмешку иначе. Она послужила для него свидетельством, что похвалы зятю-директору достигли своей цели, и он, улыбнувшись сразу обоим, сказал:

– Если я понадоблюсь, Ильшат Сулеймановна, не стесняйтесь, пожалуйста, звоните в кабинет или домой… Я записал номера своих телефонов в вашу телефонную книжку. Ещё раз до свидания. Не хворайте… Будьте здоровы, Сулейман Уразметович, – и только выйдя за дверь, надел шляпу.

Сулейман молча смотрел вслед тройке, а когда дверь за ними закрылась, спросил у дочери:

– Что это они сюда стадом ходят?

Ильшат смутилась:

– Расставить мебель помогли.

– А разве нельзя было попросить родных? – спросил Сулейман дочь. – Или мы ничего не понимаем в таких тонкостях, га?

Ильшат расстраивали натянутые отношения между мужем и отцом. Поняв, что старик обижен, она, ещё больше смутившись, сказала, вымучивая из себя улыбку:

– А ты, отец, по-прежнему ершистый, оказывается. – И, чтобы не показать слёз, быстро распахнула обе половинки дверей в нарядно обставленную, просторную, светлую залу: – Прошу, отец, со счастливой ноги… Ты первый из нашей родни ступаешь на этот ковёр.

Но Сулейман посмотрел на свои пыльные сапоги и остался стоять в дверях.

– Ничего, отец, проходи… Раздевайся.

– Нет, погоди, дочка, раздеваться я пока не буду. На минутку заглянул. Слово есть к зятю.

– Очень хорошо. Он скоро будет. Звонил недавно. Он сейчас в обкоме. Сказал, будет с минуты на минуту. Раздевайся… Всё равно без чая не отпущу. И не надейся.

Ильшат приоткрыла дверь в кухню и, крикнув: «Маша, чаю!» – принялась расстёгивать пуговицы на пиджаке отца. Но отец пиджак не снял.

– Погоди, дочка, – отстранил он её и в расстёгнутом кургузом пиджаке, зажав в кулаке кожаную фуражку, прошёл в зал, тяжело ступая в своих грубых сапогах по мягкому ковру. В огромном – от пола до потолка – зеркале отразилась вся его плотная, крепкая фигура на кривых, по-кавалерийски, ногах, с рукой, засунутой в грудной карман пиджака.

С противоположной стены из зеркала уставилась на него, мёртво выкатив стеклянные глаза, голова оленя. Ветвистые рога занимали чуть не половину стены – до самого потолка.

Обернувшись, Сулейман несколько секунд разглядывал её. Он не видел в этой мёртвой голове никакой красоты и не мог понять, ради чего пригвоздили её к стене.

– Что, или зять Хасан-джан сам убил этого оленя, га? – спросил он, насмешливо поблёскивая чёрными глазами.

– Ладно уж, отец, не поддевай каждую минуту, – протянула Ильшат обидчиво. – Раздевайся… Неприлично ведь так. Не у чужих людей, у дочери.

И, сняв с отца пиджак, отнесла его на вешалку, затем потянула его на диван и сама села рядом. Ильшат уже не раз успела побывать в доме отца по приезде, но в последние два дня, занятая квартирными хлопотами, не показывалась у них. Посыпались вопросы: как самочувствие Марьям? Что же решил в конце концов делать Ильмурза?

Сулейман-абзы отвечал нехотя. Ильшат было очень горько, что после стольких лет разлуки отец не находит для неё тёплого слова. Сидит надувшись, точно он чужой в этом доме, точно и не рад вовсе, что у дочери дом – полная чаша, наоборот – даже осуждает её за это. В прежние годы, бывая у них на Урале, отец относился к ней куда теплее. Посадит Альберта – совсем ещё малыша тогда – на шею и бегает на четвереньках по полу. А то мастерит ему разные замысловатые игрушки. И Ильшат нарадоваться не могла… А сейчас… будто его подменили.

– Посиди, отец, немного… Сейчас накроем на стол, – сказала она и, поднявшись с дивана, достала из буфета и стала расставлять на столе красивые чашки с золотыми ободками, сахарницу, розетки с вареньем, большие вазы – с яблоками, печеньем, пирожными.

Ильшат, как и все Уразметовы, была жгучей брюнеткой. Ей уже было под сорок, и она начинала заметно полнеть, но её лицо было поразительно моложаво. Отливающие синевой толстые косы собраны в тугой узел. В ушах сверкали серёжки, похожие на падающие капли. Длинный пёстрый, как павлиний хвост, халат выглядел на ней как-то особенно шикарно. Ногти такие же ярко-красные, как и губы.