Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 2

В молодости её жестоко бил муж, на старости лет стал бить сын.

Надежда Николаевна догадывалась, каким тяжёлым камнем лежит на сердце у старой матери обида, и порой, жалея её, говорила:

– Маглифа-апа, зачем позволяешь сыну оскорблять свои седины? Напиши жалобу, и его притянут к ответу.

Но бедная мать в ужасе махала руками:

– И-и, что ты, что ты, доченька, мыслимое ли это дело писать жалобу на собственного сына? Коли бьёт, значит, знает за что, провинилась, значит… Я уже одной ногой в могиле, а сыночку надо ещё жить да жить… – говорила она и неслышными лёгкими шажками торопливо исчезала.

Надежда Николаевна не раз отчитывала Аухадиева и с глазу на глаз и через завком предупреждала. Но пользы от этого не было никакой. Более того, её усилия привели к обратному результату: в лице Аухадиева она нажила себе недруга. И тем не менее это из-за неё Назиров тянул с его увольнением.

Позвонив механику, Надежда Николаевна попросила прислать к ней Аухадиева. Вскоре он явился. Обшлага спецовки, отвороты брюк висели лохмами, словно их владельца терзала свора собак. Остановившись в дверях, Аухадиев локтями поддёрнул спадающие штаны и, глядя вниз, спросил:

– Вызывали?

– Да, Ахбар Валиевич, вызывала, – не отводя строгих глаз, подтвердила Надежда Николаевна. – Почему в нетрезвом виде пришёл на работу?

– И всего-то опохмелился немножко… Прошло уже.

– Почему пререкался с мастером?

– А пусть не привязывается…

Нахмурив брови, Надежда Николаевна окинула Аухадиева с ног до головы суровым, непреклонным взглядом и сухо, холодно сказала:

– Мы немало возились с тобой, Ахбар Валиевич. Ты уже не раз давал слово не пить больше. Не хозяин ты, видимо, своему слову. Нельзя тебе доверять… Саботажник ты, вот кто!..

– Но, но! – прервал её угрожающим тоном Аухадиев и даже шагнул вперёд. – Думай, о чём говоришь, мастер. Какой я враг? Какой саботажник?.. Фронтовик, две раны имею, пять медалей! Двадцать лет на заводе работаю.

– И всё же враг нашему обществу, Аухадиев. Говорю тебе это прямо в глаза, может, образумишься.

Аухадиев, тяжело дыша, упорно смотрел вниз. Опухшее, в синяках лицо его покраснело, покрылось испариной. Ему хотелось крикнуть «инженерше» что-нибудь оскорбительное, вроде того, что «помнила бы лучше о себе, чья жена», но он, сжав зубы, промолчал.

– Вот здесь, – положила Надежда Николаевна руку на папку, – заготовлен приказ о твоём увольнении. Я попросила Назирова, чтобы он не подписывал, пока я не поговорю с тобой. Иди и подумай. Если для тебя на этом заводе нет ничего дорогого, приказ недолго подписать. Подумай о своей матери, Ахбар Валиевич. У неё иногда даже на хлеб денег нет. Такую специальность в руках имеешь и не можешь мать прокормить. А ещё мужчина!..

Хлопнув с силой дверью, Аухадиев вышел из кабинета.

Строгая, выдержанная в тёмных тонах обстановка просторного директорского кабинета, казалось, ещё сильнее подчёркивала мрачность Муртазина. По стенам – панели из чёрного дуба. Директорское кресло с высокой спинкой и массивный стол с ножками, похожими на пузатые самовары, тоже были из чёрного резного дуба. Книжные шкафы, сейф, кресла, шторы на окнах – всё было чёрно-коричневых тонов. Телефонные аппараты и коммутатор поблёскивали чёрным лаком. Только узкий, длинный стол, приставленный к директорскому столу, был покрыт зелёным сукном да в углу стоял фикус с плоскими зелёными листьями.

Итак, он в Казани, сидит в директорском кресле. Муртазин задумался. В памяти его всплывали давно забытые, потускневшие воспоминания. Всплывая, они тут же и исчезали. Вернее, он сам решительно отгонял эти ставшие такими далёкими – ненужные, думалось ему, – воспоминания, бесцветные тени, бесплотные призраки давно минувшей жизни. Но временами сила воли изменяла ему и не изведанные доселе чувства вырывались из самых глубин сердца. На память невольно приходили стихи Тукая:

На протяжении двадцати пяти лет ни разу не перечитывал он эти строки, и всё же поразительно! – не забылось то, что запало в душу с детства.

Вспомнилось, как его, простого деревенского парня, привёл на этот самый завод Матвей Яковлевич Погорельцев, как стоял он, Хасан, на пороге цеха, пугливо озираясь, оглушённый, поражённый. С тех пор прошли долгие двадцать пять лет. Рабфак. Вуз. Работа на уральских заводах-гигантах первых пятилеток – просто инженером, главным инженером и, наконец, директором. Работа в главке. Ему были доверены миллионные государственные средства, под его началом трудились десятки тысяч рабочих, создававших первоклассные станки и машины, строивших целые города. Слава о нём гремела по всей стране.