Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 4

Гаухар закрыла лицо руками. Чёрные пряди волос упали на лоб, на глаза. Это безмолвная сцена, кажется, не произвела на Джагфара никакого впечатления. Отвернувшись к окну, он хмуро смотрел на улицу, где уже были погашены все огни. Он ждал…

Гаухар вскинула голову. Джагфар отвернулся. Успокаивая и взбадривая себя, он всё же подумал: «Ага, кажется, сдалась», но уже в следующую минуту мелькнула и другая мысль: «Скорее всего запугивает. Женщины умеют играть». Впрочем, это наверняка не было его собственным открытием, он уже давненько приучил себя к тому, чтобы присваивать чужие слова и мысли.

Лицо его приняло жёсткое, суровое выражение. Не должен же мужчина в такие минуты уступать своей жене!

Ему показалось, что в глазах Гаухар теперь погасли и обида, и возмущение. Ну, в таком случае он может чувствовать себя куда уверенней. Только бы и сейчас не допустить лишней болтовни: из слов каши не сваришь. Если Гаухар нравится сидеть, сжав ладонями виски, пусть себе сидит; если не торопится уходить, пусть не торопится – уйдёт днём-двумя позже, если уж надумала, за это время ничего не изменится. У Джагфара нервы ещё крепкие, он выдержит.

Скрестив руки на груди, он стоит вполоборота к жене. Она должна видеть, насколько он невозмутим и неуступчив, – на лице нет и признаков волнения. Разве человек, не уверенный в своей правоте, мог бы стоять вот так непоколебимо, словно памятник?

Этот твёрдокаменный Джагфар неуклонно шёл к намеченной цели. И вот – достиг. Но он уже не раз признавался себе, что переигрывает или уже переиграл: в его намерения вовсе не входил развод с Гаухар. Как жена она вполне устраивает его. Однако этого мало, ему нужна живая кукла. Она обязана делать всё, что пожелает Джагфар; должна жить только для него, и чтобы у неё не было ни одной самостоятельной, противоречащей ему, Джагфару, мысли. Сам он может делать всё, что угодно, – если захочет, заведёт интрижку где-то на стороне, ведь он муж, хозяин принадлежащей ему собственности.

В самой подспудной глубине души Джагфар мечтал быть стародавним татарским баем. И даже гордился этой, как он полагал, смелой мечтой. По его представлениям, только во времена байства сильный человек мог проявить всю свою богато одарённую натуру и повелевать слабыми. Разумеется, он не должен пользоваться теми способами, которые применялись подлинными ханами и баями. Времена меняются, надо действовать тоньше, изощрённей. Обо всём этом вряд ли скажешь даже близкому другу. Осторожно, Джагфар, осторожно! Когда-то можно было опираться на грубую силу, на богатство, на власть. Теперь – совсем другое. Но для ловких, умных людей нет невозможного. Пусть Гаухар даже уйдёт сейчас, он не будет задерживать, – всё равно вернётся: мягкий характер её требует крепкой опоры. Вернётся, чтоб стать красивой куклой в руках своего мужа.

Внезапно в квартире погас свет. Несколько минут оба находились в полной темноте. Глаза свыклись с потёмками, а на улице всё же было немного светлее. Особенно отчётливо выделяются верхушки тополей. Не отводя глаз от ближайшего дерева, Гаухар спросила:

– Вон видишь?..

– Что надо, всё вижу, – откликнулся Джагфар. – О чём ты говоришь?

– Не нахожу нужным объяснять подробно, – проговорила Гаухар, – а коротко – вряд ли поймёшь. Всё же попытаюсь… Вот этот тополь с засыхающей вершиной был когда-то свежим, цветущим деревом. Я не знаю, почему он захирел раньше времени. Факт тот, что век его недолог. Понятно?.. Ты перед другими хочешь выглядеть человеком с чистой душой. Я тоже считала тебя таким. Ты любишь представляться «сложной натурой», служителем высоких идей. А на самом деле ты незаметно подгнил, сохнешь. Не пожимай высокомерно плечами, – ты притворялся всюду, даже дома, разговаривая с женой. Что же, ты думаешь, я так и не заметила этого? Ошибаешься! Я убедилась – ты хочешь унизить меня, сделать живой игрушкой в твоих руках… Можешь не волноваться – я не швырну в тебя при людях грязью. Но я вправе презирать тебя, удивляясь собственному недавнему простодушию. Ошибка моя в том, что я ждала, может, ты научишься уважать мою самостоятельность. Очень жестоко и глубоко я ошибалась. Долго не могла разглядеть твою низкую душонку, одновременно и заячью, и волчью. Ты до последней минуты хитро и трусливо прятал от меня подлинные твои мысли. Если тебе приглянулась другая, надо было прямо, честно, по-мужски признаться в этом. Мне было бы тяжело, но за прямоту я, может, сохранила бы некоторую долю уважения к тебе. Хоть на это не всякая женщина способна, я не встану у тебя на пути. А теперь… Опять ты пожимаешь плечами с видом непонятого гения. Не сомневайся – ты полностью раскрыт и понят, тебе больше незачем лгать, изворачиваться. Я не встану на твоём пути. Ты получишь полную свободу в твоём понимании. При этом будешь всё глубже увязать в болоте. И не моя в том вина. Это последнее моё слово!