Абдурахман Абсалямов - Избранные произведения. Том 5

Эх, поскорее бы поставить этот ветряной двигатель!

Ещё пили чай, когда в дверь влетел младший брат Газинура Халик, двенадцатилетний мальчик с густо покрытым веснушками лицом и весёлыми, живыми, как у Газинура, глазами.

– Газинур-абы, – с трудом переводя дыхание, проговорил он, – тебя вызывают в правление… Ханафи-абзы сказал: пусть придёт немедленно.

«Салим…» – мелькнуло у Газинура.

– Опять спешное дело! – заворчала тётя Шамсинур. – Поесть спокойно не дадут. Газинур да Газинур… Будто весь колхоз на одном Газинуре держится. Не торопись, сынок, поешь хорошенько. Всему своё время. Там тебя никто не напоит. Подождут, небось не горит…

– И чего болтаешь пустое! – с упрёком взглянул на жену Гафиатулла. – Не ровен час…

Халик, который уже успел набить рот картошкой, едва ворочая языком, спешил поделиться новостями.

– Около конюшни народу тьма!.. Смотрят Маймула. Ханафи-абы сердитый-пресердитый. Ветфельдшера нашего греет, будто сковороду на огне. «Если, говорит, в три дня не вылечишь мне коня, отдам под суд». Сабир-бабаю тоже досталось…

– Где сейчас Ханафи-абы? На конном дворе? – перебил его брат.

– Нет, поднялся к строительству.

Поблагодарив мать, Газинур вышел из дома.

– Альфиякай [10] Ласковое обращение. , ты из правления? Ханафи-абы там? – крикнул Газинур, увидев посредине улицы торопившуюся куда-то Альфию.

– Ушёл на строительство, Газинур, – сказала она приветливо. – И тебе велел явиться туда же.

Они пошли вместе.

– Что, послать меня куда-нибудь собирается?

– Нет, заболел Степан, распиловщик, ну и решили пока на его место тебя поставить.

– Почему меня? Почему не Хашима? – шутливо упрекнул Газинур. – Ага, краснеешь, Альфия! Конечно, если любишь Хашима, что тебе до Газинура? Не всё ли равно, куда его поставят? – весело трунил он над девушкой.

Альфия краснела, оправдывалась.

Колхоз строил в этом году два больших амбара и три овощехранилища: колхозные урожаи росли и уже не умещались в старых амбарах и погребах. Кроме того, ещё в прошлом году колхоз заложил маслобойню. Все эти стройки, вместе взятые, и стали называть одним словом, вошедшим в крестьянский обиход с началом коллективизации, – «строительство». Работу на строительстве почитали за честь, и Газинуру было приятно новое поручение. Два овощехранилища были почти готовы, осталось только засыпать землёй крыши. Эту работу делали женщины. Мужчины – кто копал яму для третьего овощехранилища, кто заготавливал стойки, доски, стропила.

Газинур спустился в овощехранилище – длинное и просторное помещение.

– Ну, чем не подземный дворец?! – покручивая чёрный ус, сказал ему Ханафи. – Видал, каков у нас размах, Газинур?

– Да, Ханафи-абы, это вам не подпол и даже не погреб моей матушки.

Бровастый, черноусый, с виду суровый Ханафи громко расхохотался. Смеялся этот высокий, плотный, но очень подвижный человек в полувоенном костюме так искренне, и столько в этом смехе было неподдельной радости жизни, что нельзя было не отозваться на него. Так смеются обычно люди широкой натуры, прочно уверенные не только в сегодняшнем, но и в завтрашнем своём дне.

Ханафи выбрали председателем после отъезда Гали-абзы в Бугульму. Он тогда только что вернулся из Красной Армии. Ханафи и до сих пор не оставил своих армейских привычек. В разговоре он любил вставлять слова военного обихода, и всем это даже нравилось. Изредка, случалось, позволял себе и покомандовать; в такие моменты он круто обрывал всякого, кто решался возражать ему. «Сказал – кончено!» Но вообще-то он умел подойти к людям: старшим оказывал почёт и уважение, не важничал с равными себе, молодёжь тянулась к нему.

– Пора, пора уже, Газинур, забывать нам старые подполы да снеговые погреба. Обожди, скоро построим и холодильники настоящие. А теперь слушай боевое задание: немедленно отправишься на гумно и, пока не поправится Степан, будешь помогать пилить доски. Выполняй!

Шагая на гумно, Газинур невольно залюбовался двумя просторными, из хорошего соснового леса, амбарами, что строились на холме. «Покроем крышей – будут красоваться не хуже каменных».

Из-под сверкающих на солнце топоров летит белая щепа. С лёгким звоном врезаются в дерево ручные пилы. Слышатся энергичные голоса колхозников, подкатывающих брёвна: «Раз, два – взяли!» Один конец сруба оседлал Гарафи-абзы в нахлобученной на самый лоб войлочной шляпе, на другом устроился верхом дядя Дмитрий. Рыжая длинная борода его кажется под солнцем огненной.