Айрис Мердок - Механика небесной и земной любви

А сейчас, спрашивал он себя, на своем ли он месте сейчас? Итак, он женат на Эмили; этот с трудом осознаваемый факт поражал его своей безгреховностью и словно бы бесцветностью, как абсолютно белый цвет. Разумеется, он наполнял его сердце нежностью к Эмили – но в то же время словно бы притуплял то старое головокружительное ощущение абсолютного родства. Возможно, это родство было отчасти продуктом пьянящего страха перед подстерегавшими их тогда опасностями. Теперь опасностей больше не было и настало время взглянуть друг на друга новыми глазами. Но все же память о той старой любви оставалась для них своего рода гарантией, залогом, боевым штандартом, который они иногда вывешивали как бы на проветривание. Когда-то они не сомневались, что были созданы специально друг для друга; ради этого они не побоялись шагнуть в огонь, ради этого прошли сквозь него – и заслужили награду. И пусть награда оказалась вовсе не та, что они ожидали, – но огонь-то уж точно был настоящий. Блейза даже коснулось крыло смерти, ему придется теперь прихрамывать и носить шрамы до конца своих дней. И он старательно ограждал себя от смерти Харриет, как от кошмара. Он уже начал ощущать груз прожитых лет и даже замечал в себе зарождающуюся тягу к «буржуйству», к самодовольному покою – не только в себе, в Эмили тоже; и это ему нравилось. Пусть у них будут деньги, комфорт, уютный дом, легкая, уютная жизнь. Они вместе страдали и могут наконец-то вместе насладиться покоем и жизненными благами. Что ж, превратимся в заурядных обывателей, без особого сожаления думал он – и чувствовал себя законченным эгоистом, посредственностью, неудачником, который ни к чему не стремится, со всем смирился и находит в этом тайное извращенное наслаждение.

– Как я рада, что Эдриан наконец уехал, – сказала Эмили. – Как будто стерся еще один след – сам знаешь чей.

– Да, мне уже казалось, что он у нас навечно поселился.

– Послушай, поговорил бы ты с Монти.

– Насчет Дэвида?

– Нет. Насчет сада. Я хочу сад.

– Я ему напишу.

– Почему бы не пригласить его как-нибудь к нам? Устроили бы маленькую вечеринку.

– А я думал, он тебе не понравился.

– Понравился, только я виду не подала. Ну, во всяком случае, теперь он мне уже нравится. И потом, знаменитости ведь на дороге не валяются.

– Зато мне он теперь разонравился.

– Ну, тогда я сама к нему забегу.

– Только попробуй.

– Видишь, как легко я еще могу тебя взбесить!

– Отстань, малыш, я устал.

– А я хочу сад, хочу сад, хочу сад!

– Ладно. Попробую как-нибудь с ним договориться.

«Конечно, это неправда, что Монти мне теперь разонравился, – думал Блейз. – Но в моей жизни он оказался злым гением. Я не хочу его видеть, во всяком случае пока. Рядом с ним я чувствую себя ущербным. Всегда чувствовал. Но раньше я находил в этом что-то приятное, а теперь не нахожу. Обаяние Монти меня уже не „пробирает“; наверное, это тоже проявление посредственности. В каком-то смысле вся эта история – дело его рук. Просто он так развлекался: сначала изобрел Магнуса Боулза, чтобы мы с Эмили могли встречаться; а потом убил Магнуса – и заставил Харриет бежать из дома. Известие о том, что бедный Магнус покончил с собой, стало для Харриет последней каплей. Да, Монти – великий циник. Или, скорее, сонное божество, которое погружается в транс и творит в этом своем трансе страшные вещи. Как это ни чудовищно, он оказался вполне успешным божеством местного масштаба. По крайней мере закончилось все вполне благополучно – для тех, кто выжил. После всей этой мешанины из вины и грехов нам с Эмили выпал шанс начать все сначала. И кстати, благодаря Монти я теперь могу не думать о себе слишком плохо. Из-за него, а не из-за меня Харриет сбежала в Ганновер. Прояви он к ней побольше чуткости и доброты, не сбежала бы. Не я ее убил, а он. Монти был непосредственным виновником – вот пусть и переваривает теперь свое чувство вины. А не переварит – пусть лопается от обжорства, как Магнус Боулз. Разве можно дружить с человеком, который помешался на собственном величии? Грех гордыни, как никакой другой, обрекает грешника на одиночество. Монти мнит себя Люцифером, на деле же из него даже Магнус не получился. Он тощ и жалок – в точности как его жалкий Мило Фейн. Вот кто такой Монти – Мило Фейн. Только вместо хладнокровия у него холодная рассудочность. Да, я напишу ему насчет сада. Надо подумать, какую минимальную сумму прилично будет ему предложить».

«Ревнует, лапочка, ревнует, радость моя, – думала Эмили. – Боится, глупенький, что я заведу с Монти какие-нибудь шуры-муры. А что, можно и завести, пусть немного поволнуется. Если мы женаты, это еще не значит, что ему теперь можно расслабиться и считать, что все в полном ажуре». Внутренняя жизнь Эмили Макхью никогда еще не была такой богатой и многогранной. Она переживала сейчас столько всего, о чем не могла рассказать Блейзу (подобно медиуму, который не может точно передать текст послания просто потому, что ему не хватает слов), так много знала и не говорила, что иногда сама себе казалась ужасной обманщицей. Кроме того, ей, конечно, приходилось сдерживать себя, чтобы не выдать ненароком своего безмерного удовольствия по поводу кончины Харриет. Вернее, это было даже не удовольствие, а глубокое, волнующее удовлетворение – будто после долгих трудов ей наконец удалось вполне законным и непредосудительным способом устранить свою соперницу.