Олег Михайлов - Кутузов. Книга 1. Дважды воскресший

И в свои пятьдесят семь лет императрица сохранила свежесть лица, прекрасные зубы и изящную форму рук. При небольшом росте и обретенной с возрастом полноте она оставалась на редкость живой, подвижной, обаятельной и лишь, на взгляд де Линя, чересчур открывала свой большой лоб, взбивая вверх волосы. В прогулке по Киеву под горностаеву накидку Екатерина надела лиловое шелковое платье, без орденов, простого покроя, который именовался молдаванским.

Разговор мало-помалу перешел на последние узаконовления, в числе которых был манифест императрицы о запрете поединков. Граф Дмитриев-Мамонов позволил себе восхититься постановлением, которое должно было помешать множеству случайных и нелепых жертв. Де Линь с горячностью стал возражать ему, не считаясь с присутствием августейшего автора.

– Я не могу поставить свою честь в зависимость от какого-то не известного мне третейского судьи! Нет, господа! Позволю себе не согласиться. Когда один из моих версальских приятелей попросил меня быть его секундантом, мне пришлось предоставить ему и свое поместье в Бель-Иле, близ французской границы. Знаете, как я поступил? Прямо при просителе я отправил следующую записку своему управляющему: «Приготовить завтрак для четверых и обед для троих…»

– Какое варварство! – Екатерина была уязвлена. – Есть много других способов доказать свою храбрость. Война, например. – Русская императрица со значением поглядела на принца и досказала свою мысль: – Если бы я была мужчиной, то была бы убита, не достигнув капитанского чина!

Принц в тесном пространстве кареты сумел встать на колено, с неподражаемой ловкостью поцеловал у государыни ручку и воскликнул:

– Сильно сомневаюсь, ваше величество, потому что я еще жив…

Русская императрица задумалась, как бы желая вникнуть в смысл его слов. Но потом тихонько рассмеялась, поняв, что неуместно считать себя храбрее тех, кто не раз был в огне…

По вскрытии Днепра путешествие продолжалось водой, в раззолоченных и украшенных резьбой и цветными флагами галерах. Флотилия состояла из двадцати одного водовика, где «Днепр» предназначался для ее императорского величества, «Буг» – для князя Потемкина, «Сейм» – для иностранных послов и знатных чужеземцев. Роскошные помещения и уборы, специальные галеры-столовые заставляли забыть, что путь шел по воде и среди земель, еще недавно представлявших собой пустыню. Особым богатством и изобретательностью отличались покои императрицы. В ее опочивальне возле кровати помещалось громадное зеркальное панно, двигающееся посредством скрытой пружины. Когда оно подымалось, то за ним оказывалась другая кровать – графа Мамонова…

Круг самых близких императрицы – непременной Протасовой, весельчака и шута, вечно острящего обер-шталмейстера Льва Александровича Нарышкина, Дмитриева-Мамонова, статс-секретаря Безбородко, французского посла Сегюра и австрийского – графа Кобенцля – помимо Потемкина пополнили теперь принц де Линь и Карл-Генрих-Николай-Отто Нассау-Зиген. Это был бесстрашный авантюрист и морской волк, дважды сражавшийся под знаменами Франции, объехавший вокруг света, проникший в заповедные недра Африки и штурмовавший в рядах испанских войск Гибралтар, за что получил чин генерал-майора и звание испанского гранда. Иногда на беседы приглашались любимец Дмитриева-Мамонова полковник Рибопьер и выходец из Неаполя, ловкий и необыкновенно хитрый Осип Михайлович де Рибас.

Во время путешествия по Днепру от нечего делать развлекались и стихами, в сочинении которых особым искусством отличался Шарль де Линь. Мадригалы, сонеты, эпиграммы, песенки, гимны так и сыпались из-под его бойкого пера. Каюта принца имела общую перегородку с помещением Сегюра, и рано поутру де Линь будил своего соседа условным стуком, а затем читал только что набросанные им экспромты. Несколько минут спустя его слуга приносил французскому послу письмо в пять-шесть страничек, где остроумие, шутки, политика, любовь, военные анекдоты перемешивались самым оригинальным образом.

Екатерина пожелала сама поупражняться в стихосложении. После нескольких ее неудачных опытов, под общий смех, де Линь сказал, что лучшее сочинение государыни, бесспорно, эпитафия на могиле любимой собачки с упоминанием придворного лекаря:

– Вот видите, господа, – посерьезнев, проговорила Екатерина. – Вы меня хвалите в общих чертах. Но чуть затронете подробности – сами находите, что я ничего не умею…