Пелам Вудхаус - Вечера с мистером Муллинером

– А в «Дом вдали от дома» она тоже зашла по предписанию врача? – въедливо осведомился полицейский.

– Я был бы весьма удивлен, узнав, – сказал епископ, – что моя дорогая супруга оказалась в окрестностях упомянутого вами заведения.

– Вы там тоже были, я вас видел.

– Абсурд!

– Я видел, как вы поставили фонарь констеблю Букеру.

– Смешно!

– Если вас там не было, – сказал полицейский, – так почему на вас матросский костюм?

Епископ поднял брови.

– Я не могу допустить, чтобы мой выбор костюма, – сказал он, – сделанный (едва ли стоит об этом упоминать) после долгих размышлений и взвешивания, подвергался критике со стороны человека, который постоянно является на публике в синей форме и шлеме. Что именно, могу ли я спросить, вы находите достойным осуждения в матросском костюме? Нет ничего дурного, смею сказать, ничего позорного в матросском костюме. Многие из славнейших сынов Англии носили матросские костюмы. Нельсон, адмирал Битти…

– И капитан Флинт, – сказала Гипатия.

– И, как ты говоришь, капитан Флинт.

Полицейский грозно нахмурился. Как мастер ведения дискуссии он вынужден был признать, что столкнулся с более сильными противниками. И все-таки, словно бы он говорил себе, должен же быть ответ даже на эти неопровержимые доводы, которые он только что выслушал. Чтобы смазать свой мыслительный механизм, он взял стаканчик с «Взбодрителем» и зельтерской и осушил его одним глотком.

Тут же – будто след дыхания, испаряющийся со стали, – хмурое выражение стерлось с его лица, сменившись улыбкой невообразимой доброты и благожелательности. Он вытер усы и засмеялся какому-то приятному воспоминанию.

– Смеху было! – сказал он. – Когда старик Букер перекувыркнулся. Даже не знаю, видел ли я когда-нибудь удар лучше. Четко, чисто… И ведь всего дюймов шесть размаха, верно? Видно, вы в свое время боксировали, сэр.

В ответ на улыбку полицейского суровая непреклонность исчезла с лица епископа. Он уже не походил на Савонаролу, обличающего людские грехи, и вновь обрел обычное добродушие.

– Угадали, констебль, – сказал он, просияв. – Когда я был несколько моложе, то два года побеждал в открытом чемпионате среди младших священников в тяжелом весе. Видно, старая сноровка не ржавеет.

Полицейский снова засмеялся:

– Что так, то так, сэр. Но, – продолжал он с досадой, – понять не могу, зачем было устраивать такую заварушку? Наш чурбан-инспектор говорил: «Устроите налет на «Дом вдали от дома», ребята, понятно?» Ну, мы и устроили. Только у меня не лежало к этому сердце, и у остальных сердце к этому тоже не лежало. Что, спрашивается, плохого, если люди разумно повеселятся? Я так считаю. Ничего тут плохого.

– Абсолютно так, констебль.

– Вот я и говорю, пусть люди веселятся, как им нравится, вот что я говорю. А если полицейские привяжутся, врежьте им в глаз, говорю я, ну как вы – констеблю Букеру. Вот что я говорю.

– И правильно, – сказал епископ, оборачиваясь к жене. – Человек большого ума, не правда ли, моя дорогая?

– Его лицо с самого начала показалось мне очень симпатичным, – сказала леди епископша. – Как вас зовут, констебль?

– Смит, дамочка, но называйте меня Сирилом.

– Разумеется, – сказала леди епископша. – С истинным удовольствием. Много лет назад я в Линкольншире была знакома с некими Смитами. Сирил, они не ваши родственники?

– Может, и так, дамочка. Мир тесен.

– Хотя, насколько помнится, их фамилия была Робинсон.

– Такова жизнь, дамочка, так ведь? – сказал полицейский.

– Именно так, Сирил, – сказал епископ. – Ваша правда.

Это пиршество любвеобилия, которое с каждой минутой становилось все более вязким и липким, нарушил холодный голос Гипатии Уэйс.

– Ну, должна сказать, – сказала Гипатия, – и хороши же вы!

– Кто хороши, дамочка? – осведомился полицейский.

– Да эти двое, – объяснила Гипатия. – Вы женаты, констебль?

– Нет, дамочка. Я всего лишь одинокая щепка, несомая рекой жизни.

– Ну, во всяком случае, я уверена, вы знаете, что такое любовь.

– И еще как, дамочка.

– Ну так я люблю мистера Брейси-Гаскойна. Возможно, вы с ним знакомы. Вы ведь подтвердите, что он – человек высочайших нравственных достоинств.

– Самых что ни на есть, дамочка.

– Ну так я хочу выйти за него замуж, а мои дядя и тетя, вот эти самые, не позволяют мне. Говорят, что он суетная никчемность. И только потому, что Ронни любит танцевать. А сами протирают подметки, отплясывая. Разве это честно?