Пелам Вудхаус - Сердце обалдуя

– Только что говорил с Барбарой Мэдвей, – наконец сообщил он.

– Вот как? – сказал я. – Очаровательная девушка.

– Она уезжает на лето в Марвис-Бэй.

– Наши места опустеют.

– Еще как! – возбудился он и замолчал снова. Наконец он глухо застонал. – Черт, как я ее люблю! – проговорил он сквозь зубы. – Господи Боже, как люблю!

Я не удивился, что он со мной откровенен. Почти все здешние молодые люди рано или поздно приносят мне свои тяготы.

Фердинанд отрешенно грыз ручку ниблика.

– Не могу, – сказал он наконец, – не могу попросить такого ангела, чтобы он, то есть она, вышла за меня замуж. Понимаете, всякий раз, когда я уже готов, я кому-нибудь проигрываю. И я теряюсь. Я нервничаю, бормочу, говорю глупости. Хотел бы я знать, кто придумал эту бесовскую игру. Взял бы его и задушил. Наверное, он давно умер. Ну, хоть попрыгал бы на могиле.

Именно тут я понял все, и сердце у меня сжалось. Истина вышла наружу. Фердинанд стал обалдуем.

– Ну-ну, дорогой мой! – сказал я, зная, что слова мои бессильны. – Справьтесь с этой слабостью.

– Не могу.

– Попробуйте!

Он снова погрыз ручку, потом сказал:

– Она просила меня приехать в Марвис-Бэй.

– Что ж, неплохо. Значит, ей нравится ваше общество.

– Да, но какой в этом прок? – Глаза его внезапно блеснули. – Вот если бы я победил хорошего игрока – хоть раз, хоть один раз! – я бы с ней объяснился. – Огонек угас. – Но куда мне!

Что тут скажешь? Я похлопал его по плечу, и вскоре он ушел. Я остался здесь, думая о нем, и вдруг из клуба вышла Барбара. Она тоже была печальна и озабочена, словно что-то ее гнетет.

– Хотелось вам, – спросила она, садясь в соседнее кресло, – дать кому-то по голове чем-нибудь тяжелым?

Я ответил, что это бывало, и спросил, кого она имеет в виду. Она поколебалась немного, но, видимо, решила исповедаться. Одна из радостей старости – то, что мне открывают душу прелестные созданья. Барбару я знал с детства, даже купал ее в те времена. Как-никак это связывает.

– Почему мужчины такие дураки?! – воскликнула она.

– Ты не сказала, кто навел тебя на эту суровую мысль. Я с ним знаком?

– Еще бы! Вы с ним только что разговаривали.

– Фердинанд Диббл? Значит, его ты хочешь стукнуть?

– Именно.

– А почему?

– Потому что он оболтус.

– Ты хочешь сказать «обалдуй»? – спросил я, удивляясь, как проникла она в его тайну.

– Нет, оболтус. Вы подумайте! Влюбился, а признаться не может. Я совершенно уверена, что он меня любит.

– Чутье тебя не подвело. Он говорил мне об этом.

– Почему же он мне не говорит? – вскричала пылкая девушка, швырнув камешек в подвернувшегося кузнечика. – Не могу же я на него вешаться, должен он хоть намекнуть.

– Ты разрешишь вкратце передать ему наш разговор?

– Ни в коем случае! Да я лучше умру, чем позволю ему подумать, что обезумела от любви и засылаю ходатаев!

Я ее понял.

– Тогда, боюсь, – серьезно сказал я, – что сделать нельзя ничего. Придется ждать и надеяться. Быть может, в будущем году Фердинанд обретет спокойствие, твердость, точность удара…

– О чем вы говорите?

– О том, что он не будет обалдуем.

– То есть оболтусом?

– То есть обалдуем. Это человек…

И я объяснил ей, какие препятствия мешают ему сказать о своей любви.

– В жизни не встречала такой чуши! – вскричала она. – Значит, он ждет, пока станет хорошо играть?

– Все не так просто, – печально ответил я. – Плохие игроки женятся, чувствуя, что нежная забота может им помочь. Но они толстокожи, а у Фердинанда – кожа тонкая. Он раним. Он глубок. Он позволил себе впасть в отчаяние. Одно из лучших свойств гольфа – то, что плохая игра приводит к смирению, предотвращая гордыню и кичливость, которые легко обрести на иных стезях. У Фердинанда смирение это зашло слишком далеко. Он пал духом. Он считает, что ничего не стоит и никому не нужен. Подумай, он счастлив, когда кэдди берет у него деньги, а не бросает их ему в лицо.

– Что ж, ничего не изменится?

Я немного помолчал.

– Жаль, – сказал я, – что ты не заманила его в Марвис-Бэй.

– Почему?

– Мне кажется, он мог бы там вылечиться. Он найдет там игроков, которых сможет победить. Когда я в последний раз был на этом курорте, поле для гольфа напоминало Саргассово море, где плавает всякий мусор. Я видел вещи, от которых поневоле задрожишь и отвернешься. Но, насколько я понял, он туда не едет.

– Едет.

– Вот как? От меня он это скрыл.

– Он сам не знал. И не знает, пока я не скажу ему пару слов.