Пелам Вудхаус - Парни в гетрах

Каждый его вердикт вызывал возгласы одобрения и согласия, а в промежутках тот или иной поклонник наполнял свою стопку или кружку с занесением в счет Арчибальда, чтобы выпить за его здоровье. Мой племянник описывал мне эту сцену опять и опять, и при каждом новом описании я все более ясно улавливал в происходившем сходство с трапезами любви первых христиан.

Но самому приятному времяпрепровождению приходит конец, и Арчибальд решил, что наступает момент покинуть зал. Как ни нравились ему эти страждущие типусы в Ист-Ботлтоне, имелись и другие страждущие типусы, и будет только справедливо, если он и им подарит немножко счастья. И потому, угостив всю компанию на прощание еще раз, он попросил счет и, опустив руку в карман, извлек ее оттуда пустой. В кармане бумажника не оказалось. Предположительно, оплачивая булку, он оставил его на прилавке булочной, а булочник, один из тех сильных молчаливых мужчин, благодаря которым англичане приобрели во всем мире репутацию людей сдержанных, не счел нужным указать ему на его забывчивость.

Как психолог я с интересом выслушал утверждение Арчибальда, что в первую минуту после этого открытия он не ощутил отчаяния. Настолько упоен он был всеобщим обожанием, в котором купался последние полчаса, что ограничился легкой усмешкой по собственному адресу. Он признавал, что поставил себя в дурацкое положение, и готов был кротко принять неизбежный град добродушных шуток. С виноватым смешком он сообщил беспиджачному за стойкой о положении дел и уже собрался назвать свою фамилию и адрес для облегчения пересылки счета по почте, как вдруг разразилось нечто – в целом, смутно ощутил он, напоминающее революцию, о которой Медоуз так часто говорил с глубоким чувством. Словно сквозь туман он увидел, что беспиджачный перемахнул через стойку, целеустремленно поплевывая на ладони.

Нетрудно увидеть сложившуюся ситуацию глазами этого беспиджачного труженика. С младых ногтей его точка зрения на любую дармовщинку была очень суровой и крайне ханжеской. В прошлом даже пинта, выпитая без оплаты, пробуждала в нем наихудшие страсти. И вот он увидел перед собой человека, который устроил выпивку на дармовщинку в масштабах столь невероятных, можно даже сказать – эпических, что в этот вечер в Ист-Ботлтоне творилась сама история.

Утверждение Арчибальда, что у беспиджачного оказалось шесть рук, я отвергаю как плод естественного в тот миг смятения. Он обосновывал свое впечатление на том, что кто-то – он полагает, что беспиджачный, – одновременно ухватил его за воротник, за правый локоть, за левый локоть, за правую ногу, за левую ногу и за брюки чуть ниже пояса. Впрочем, в любом случае в следующие минуты его карьеры моего племянника встряхивали, как микстуру, пока он не почувствовал, что все внутри у него вспенилось. Затем, когда до него начало доходить, что он, если это будет продолжаться, будет вывернут наизнанку, что-то словно бы поддалось, и Арчибальд взмыл в ночной воздух, чтобы затем приложиться к тротуару, подскочить вверх, снова приложиться, подскочить во второй раз, срикошетить по гладкой поверхности на порядочное расстояние и, наконец, упокоиться в сточной канаве на чем-то, что в пору расцвета, видимо, являлось частью внушительной рыбины. Палтуса, полагает Арчибальд. Но возможно, что и трески.

В канаве он пребывал недолго. Делясь с вами этими безыскусными семейными воспоминаниями, я раз за разом изумлялся одному обстоятельству. Я говорю о том, как в критическую минуту любой Муллинер доказывает, что он действительно Муллинер, иными словами, человек, наделенный дальновидностью, находчивостью и предприимчивостью. Сказать, что мой племянник Арчибальд принадлежал к самым сообразительным членам нашей семьи, значило бы несколько уклониться от истины, но даже он, заметив, что беспиджачный движется в его направлении во главе разъяренной толпы его недавних гостей, сообразил вскочить на ноги и скрыться во мраке, точно заяц. Паника окрылила его. Раза два он слышал позади себя зловещий топот, а один раз крутое яйцо пролетело на волосок от его уха, но затем он оторвался от преследователей и вскоре мог уже остановиться и предаться размышлениям.

Размышления эти, как вы легко вообразите, не отличались благожелательностью. Сэру Стаффорду Криппсу они бы не понравились. Сталин, стань они ему известны, сурово сжал бы губы, ибо мысли Арчибальда были буквально пронизаны неприязнью к Массам. Его жалостливая любовь к распятому пролетариату угасла. Позже он недвусмысленно дал мне понять, что в эти черные минуты от всего сердца желал, чтобы распятый пролетариат как следует подавился. И то же относилось ко всем страждущим Массам. Арчибальд сказал мне, что при мысли о том, как он практически отверг любовь Аврелии и разбил ее нежное сердце в желании сотворить немножко добра этим распятым подлюгам, ему захотелось прижать лоб к фонарному столбу и разрыдаться.