Сергей Максимов - Бунт Дениса Бушуева

Бушуев молчал. Этим молчанием, как ей показалось, он давал понять, что он и не хочет больше встречаться. Она быстро со всеми простилась и вышла из палаты.

После нескольких дней визитов, Бушуеву снова запретили свидания – здоровье его ухудшилось. А потом вдруг он стал быстро поправляться. Помогал его железный организм. Вскоре вернулось зрение, поджили ушибы и раны, а в середине апреля он уже встал с кровати.

От Ольги Николаевны он получил письмо из Ялты, в котором она кратко справлялась о его здоровье. Бушуев попытался ее припомнить, но как ни старался – ничего не вспомнил, кроме каких-то смутных, отрывочных фраз, и ее, и своих. Так же кратко и сдержанно Бушуев поблагодарил ее в ответном письме, и на этом их переписка прекратилась, к великому огорчению Лапшина, который никак не мог забыть Ольгу Николаевну. Он часто вспоминал ее, расписывал Денису, как нечто совершенное и неземное, и сердился на равнодушие Бушуева.

Расхаживая в халате и туфлях по коридору больницы, Бушуев много и сосредоточенно думал.

Странно, удивительно странно сложилась его жизнь. Еще несколько лет назад никто не знал волжского лоцмана Дениса Бушуева, а теперь его имя известно всей стране и значилось в первом десятке советских писателей. Слава пришла к нему мгновенная и оглушительная. Первая же его поэма «Матрос Хомяков», появившаяся в журнале «Революция», была сразу замечена критикой, а автор поэмы был отнесен к разряду больших талантливых поэтов. Выпущенная отдельной книгой, поэма выдержала десять изданий в течение полугода. Вслед за поэмой последовала небольшая повесть «Ночь», которая была принята и критикой и читателем еще более восторженно и окончательно укрепила славу Бушуева. Пьеса «Братья», поставленная вначале МХАТом, была подхвачена почти всеми театрами страны и в короткий срок принесла автору полмиллиона рублей. За поэму «Матрос Хомяков» Денис Бушуев был награжден орденом Ленина.

Шумный успех вскружил вначале голову молодому человеку. Всю жизнь нуждавшийся, он стал легко и бездумно тратить деньги, расшвыривал их направо и налево. Подражая другим писателям, он купил большую зимнюю дачу в восемнадцати километрах от Москвы (в самой Москве он не любил жить) в местечке Переделкино. Купил автомобиль заграничной марки «Шевроле», нанял прислугу, шофера, а потом построил еще один дом на Волге, в родном селе Отважном. В этот дом в мае переселились Ананий Северьяныч с Ульяновной и Алеша – двухгодовалый сын Дениса, да Гриша Банный, которого Денис с первого дня смерти Манефы пригрел у себя.

Манефа умерла в вьюжную февральскую ночь после мучительных, длившихся почти двое суток родов. Бушуев был в это время на Кавказе, где с группой писателей разъезжал по городам и колхозам с литературными вечерами. Вызванный телеграммой отца, он уже не застал Манефу в живых, приехал лишь к похоронам. После похорон он долго не мог прийти в себя и целый месяц прожил в Отважном. Похоронили Манефу в селе Спасском, на старообрядческом кладбище под небольшой березкой возле ограды, что примыкала к самому берегу Волги. Денис поставил простой дубовый крест и сколотил скамью возле могилы. И первое время целыми часами сидел на этой скамье. Потом уехал в Москву и стал наезжать в Отважное редко. Все, все на свете исцеляет великий целитель, без которого жизнь была бы немыслима, – время.

Мальчик родился на редкость здоровый, тяжелый. Окрестили его Алексеем. Сразу после смерти Манефы Алешу взяла к себе Финочка. По странному совпадению сестры рожали почти одновременно (роды Манефы были преждевременны). Финочка за неделю до смерти Манефы родила также мальчика, которого назвали Петром. Так Финочка и выкормила обоих мальчиков: и своего, и Манефиного. А позднее, когда Финочка отняла детей от груди, Алешу взяла к себе Ульяновна, души не чаявшая во внуке. Бушуев, бывая в Отважном, заваливал подарками Финочку и старого друга своего, мужа Финочки, Васю Годуна. Вася же Годун оказался не только прекрасным мужем, но и отличным отцом. Несмотря на то, что он знал, что маленький Петя не его ребенок, а Густомесова, он никогда, ни одним словом не попрекнул Финочку, а детей, обоих, прямо-таки боготворил. Кумушки же соседские злобствовали и торжествовали. Особенно усердствовала жена сапожника Ялика. «Блудливые сучонки, – говорила она про Манефу и Финочку, – нарожали подзаборников. А где отцы-то?.. И как это муж-от, младшей-то, Фаинки-то муж как смотрит?.. Ох, бесстыжие, бесстыжие…»