Берт Стайлз - Серенада большой птице

Мать снова заснула, чуть прихрапывает, рука бессильно лежит на другом ее малыше.

— Большое спасибо. — Девчушка укладывается опять на цементный пол и укрывается одеялом... Ее глаза еще раз озарили меня своей сине­вой, и она их закрыла.

Не ухожу сразу, стою над ней и мысленно переношусь на два года назад. Где-то там, позади, давным-давно, были и постель, и простыни, и одеяла, и лунный свет, и свежий ветер проникал сквозь открытое окно в мою комнату, а далеко от нее, через океан, кажется, уже тысячу лет назад бывали и смех, и мир, и любовь.

Окидываю взглядом подземелье.

Недолго здесь звучал смех маленькой девочки, которая не хотела ни­кого разбудить в тоннеле, где со скрежетом проносились поезда, глубоко под землей, на которой свирепела война.

И есть здесь любовь. И она сильнее страха, сильнее смертельной ус­талости и запаха сгрудившегося множества людей.

Новый экипаж

Вернувшись из Лондона, узнаю, что теперь я в экипаже Грина.

Грина я почти не знаю. Он живет на втором этаже. Поселился там на месте одного парня, пропавшего в Швейцарии. Он стажировался вто­рым пилотом. И раньше у него никогда не было своего экипажа.

Столкнулись мы с ним во дворе дома.

— Кажется, меня вам подкинули? — говорю я.

— Скорее меня вам, — говорит он.

Улыбаемся.

Мне нравится его манера говорить. Узнаю от него кое-что о каждом из экипажа. Вечером у нас с ним небольшой разговор, из которого уз­наю немного и о нем самом. Он жил на Филиппинах. Учился в каком-то ультрасовременном заведении под названием Дип Вэли, затем, как раз перед войной, сменил его на Станфорд, где занимался на подготовитель­ном отделении медицинского.

— Наверное, все-таки вернусь туда, — замечает он.

Выходит, и для него нынешнее наше занятие не на всю жизнь. И чем раньше мы покончим с ним, тем лучше.

— Хорошо, что дали тебя, — вдруг заявляет он.

Что я могу на это сказать? Я просто сражен. Раньше никто этим не бывал доволен. Но Грин, мне кажется, на самом деле рад. Все-таки я не новичок какой-нибудь. У меня за спиной двадцать боевых вылетов.

— Ладно, — говорю я. — Может, нам повезет.

Тут мы пожимаем руки, так как ничего другого не приходит в голову.

Мне было страшно возвращаться, но теперь, после этого разговора, ничего. Все, что он сказал, мне по душе. Он как-то умеет говорить то, что нужно.

— Ладно, — продолжаю я. —Держись.

Затем иду в информационный отдел, чтобы посмотреть личные кар­точки членов экипажа.

Джон В. Грин, лейтенант из Туджанга, штат Калиффрния.

Прежний штурман Мартин Л. Бьюлон, из Нью-Йорка, до войны учил­ся в университете.

Лейтенанта Симмерса я немного знаю. Он бомбардир (в мирное вре­мя был лейтенантом полиции). В Детройте у него жена.

Младший сержант Брэдли (Джилберт) — турельный стрелок из Пен­сильвании, работал контролером на пивоваренном ваводе «Олд Ридинг».

Младший сержант Томас Ф. Макковей, юрист из Лоуренса, штат Массачусетс, в лучшие времена был железнодорожником.

Старший сержант Гарлин Л. Боссерт, стрелок; по словам Грина, об­разец выдержки и спокойствия в бою. До войны трудился на фабрике Га­мильтона Бича в Касвилле, штат Висконсин.

Центральный стрелок Рой Г. Толберт одно время вкалывал механи­ком, затем стал служащим на хлопчатобумажной фабрике в Гринвуде, Южная Каролина.

Старший сержант Ирвин Э. Мок — хвостовой стрелок, а под настрое­ние и техник. До армии работал у Дугласа, родом из Хобарта, Оклахо­ма; по мнению Грина, лучшего стрелка не сыскать.

Из анкет много не узнаешь. Да я и не стремился, надо было просто хоть имена выяснить тех, с кем предстоит лететь на задание. Но стоило мне выйти за порог, как я уже забываю, кто есть кто.

Мок — хвостовой... Брэдли — центральный... нет, турельный; нет, Тол­берт — турельный... нет...

Под конец уверен только, что по левую сторону будет Грин, по пра­вую я, и кто знает, может, все пойдет нормально.

Образование

Наш первый налет на Мюнхен.

Чищу спокойно зубы, тут входит Порада и объявляет приказ.

Полет туда и обратно занимает десять часов.

Сплошная облачность, значит, не откроется нам ни виноградный край, ни Рейн, ни снег на Юнгфрау — в общем, ничего, что есть в этом мире, кроме неба и солнца над облачным покровом.

Домой возвращаются почти все «крепости». Несколько взорвалось. Пара «либерейторов», вывалившись из облаков, попалась шнырявшим там «фокке-вульфам».

Только по зенитным разрывам понимал, что мы над Мюнхеном. Меж­ду нами и остальным миром — дымящееся блюдо облаков.