Влас Дорошевич - П. Н. Дурново

Есть вещи, прямо недоступные полицейскому уму.

Фон Плеве выражал своё глубокое изумление «либеральным» предводителям дворянства:

– Удивляюсь, господа, с какой стати вы принимаете участие в движении? Вы – господствующее сословие. Разве вам живётся плохо?

Разве вам не слышится в этом околоточный надзиратель, который говорит «чисто одетому» господину, вступившемуся за бабу, которую бьют:

– Проходите, господин! До вас не касается.

Полицейскому уму никак не понять, что нельзя есть с аппетитом, если стена об стену со столовой помещается застенок:

– Ведь не вас секут, вы и кушайте!

Он говорит это с совершенно искренним убеждением.

– Я хочу достойного человеческого существования! Вы понимаете: не просто существования! А достойного! – вопит обыватель.

Полицейский искренно изумлён:

– Городовой, который на перекрёстке стоит, хоть вы и штатский человек, вам под козырёк делает! Какого же ещё достойного существования вы, господин, требуете? Прямо, – почётное даже вам предоставлено!

Требовать от полицейского, чтобы он разбирался в таких «деликатностях»!

Принимая покойного Н. К. Михайловского, фон Плеве «похвалил» знаменитого публициста:

– Мы вам благодарны. Вы оказали нам услугу борьбой против марксистов.

Он не хотел обидеть Михайловского.

Он хотел ему доставить удовольствие:

– Похвала всегда приятна!

А бедный Михайловский, быть может, в эту минуту охотно вычеркнул бы всё, что он написал против марксистов, чтоб только не слышать этой похвалы и из этих уст.

Полицейский, при обыске у вас, брезгливо, двумя пальцами, берёт лежащие между листами книги засохшие цветы:

– Это что за дрянь?

– Это цветы с могилы моей матери! – весь дрожа от негодования, говорите вы.

Он считает долгом пошутить:

– А не с могилы какого-нибудь повешенного?

– Оставьте! – кричите вы, едва сдерживаясь.

Он смотрит на вас с удивлением:

«Чего взбеленился?»

И кладёте цветы обратно.

Один листок прилип к его пальцам, – особенность всего прилипать к полицейским пальцам, – он машинально перетирает засохший листок между пальцами и продолжает обыск.

Он и не заметил, как пальцем задел и ковырнул у вас в душе.

Есть вещи, которые недоступны полицейскому уму.

Полицейский всё и вся судит только с полицейской точки зрения.

Это естественно.

Профессиональная точка зрения.

Вы говорите доктору:

– Тяжело что-то! Работать не могу. Не только работать, – жить на свете не хочется!

Он машинально говорит вам:

– Покажите язык.

Над страной разразилось величайшее бедствие, какое может разразиться над страной.

Война.

Одни, – их немного, у полиции нет достаточно средств, чтоб уж очень многим платить по полтиннику, – одни ходят по улицам и вопят:

– Ура! Бить япошку! Бить макаку!

Другие смущённой душой молят, как в страшный час Гефсиманского моленья:

– Отче! Да минует нас чаша сия!

Истинно страшная, Гефсиманская, ночь первой атаки Порт-Артура.

Будет война или не будет?

Третьи, вспоминая Севастопольскую Голгофу и воскрешение после неё России, говорят:

– Да, да минует нас чаша сия. Но да будет, Отче, так, как Ты хочешь, а не мы. И будет Голгофа, и будет страшная крестная смерть, – и наступит пресветлое и радостное воскресение. Там, на скалах Артура, как на Голгофе, распята будет Русь и, искупив своей кровью грехи других, воскреснет новая, сияющая, ликующая. Веруем, что воистину воскреснет!

Все были сметены.

Все души потрясены.

Один полицейский оставался спокойным.

И фон Плеве находил, что данное «происшествие» «весьма удобно» в полицейских видах.

Будут горы трупов и реки крови.

– Но это отвлечёт от внутренних беспорядков!

Марат был не жалостливый человек.

Но и Марат остановился бы перед такими дымящимися горами человеческих трупов и перед такими реками горячей крови.

Наполеон не высоко ценил человеческую жизнь.

Но если бы ему предложили сотнями тысяч человеческих жизней и неисчислимыми человеческими страданиями купить не трон, не владычество над миром, а только «тишину и спокойствие», – он с отвращением пожал бы сутулыми плечами.

Но один – «кровожадный сумасшедший». Другой – гений, считающий себя сверхчеловеком.

Полицейский чувствует себя совершенно спокойно.

Пожар?

Надо тушить.

Чем? Воды!

– Не трогайте! Это святая вода!

Для полицейского нет святой воды.

– Лей!

Водой или кровью:

– Но пожар полагается тушить!