Пелам Вудхаус - Левша на обе ноги (сборник)

Мистер Меггс не хотел рисковать. Потихоньку, помаленьку он распродал акции и облигации, в которые был вложен его капитал, а деньги перевел в один из лондонских банков. Шесть кредитных билетов, представляющих равные части всей суммы, шесть писем, пронизанных трогательными воспоминаниями и мужественной сдержанностью, шесть конвертов с разборчиво надписанными адресами, шесть почтовых марок – с приготовлениями на этом закончено. Он послюнил шесть марок и наклеил их на конверты, сложил исписанные листки, разложил по конвертам записки и кредитные билеты, запечатал конверты, отпер ящик письменного стола и извлек оттуда зловещий черный флакончик.

Открыл крышку и вылил содержимое флакончика в мензурку.

Способ самоубийства мистер Меггс выбирал и продумывал тщательно. Веревка, нож, пистолет – все они по-своему привлекательны. Неплохо также утопиться или броситься с высоты.

Впрочем, у каждого из этих способов есть и свои недостатки. Один слишком болезненный, другой – слишком неопрятный. Мистер Меггс был в душе аккуратистом. Его отталкивала мысль о том, чтобы испортить свою внешность (что непременно бы случилось, если бы он утопился), или ковер, если бы он пустил в ход пистолет, или тротуар, да еще, не ровен час, какого-нибудь ни в чем не повинного прохожего, если бы он спрыгнул с Монумента. О том, чтобы зарезаться, и вовсе говорить не приходилось. Интуиция подсказывала, что это, ко всему прочему, чертовски больно.

Нет уж, яд – самое оно. Прост в употреблении, быстро действует, словом – куда приятнее всех иных средств.

Мистер Меггс спрятал мензурку за чернильницей и позвонил в звонок.

– Мисс Пилинджер приехала? – спросил он слугу.

– Только что, сэр.

– Скажите ей, что я ее жду.

Джейн Пилинджер представляла собой целое учреждение в одном лице. Официально она считалась личным секретарем и машинисткой на службе у Меггса. То есть в тех редких случаях, когда совесть мистера Меггса, преодолев его же лень, заставляла его вспомнить о британских бабочках, именно мисс Пилинджер он диктовал обрывочные и бессвязные фразы в уверенности, что занимается тяжким литературным трудом. А когда он падал в кресло, обессиленный и почти бездыханный, как бегун-марафонец, начавший финальный рывок на милю-две раньше, чем нужно, именно мисс Пилинджер доставалась задача расшифровать стенографические записи, аккуратно их перепечатать и сложить в специально отведенный ящик письменного стола.

Мисс Пилинджер была недоверчивая незамужняя особа строгих взглядов и неопределенного возраста, относившаяся к мужчинам с подозрительностью, которую те, отдадим беднягам справедливость, совершенно не оправдывали. В общении с мисс Пилинджер мужчины всегда были до боли корректны. За двадцать лет работы секретарем-машинисткой ей ни разу не пришлось с негодованием отвергнуть подаренную нанимателем коробку конфет. И тем не менее она постоянно держалась настороже. Ее чувство собственного достоинства, словно крепко сжатый кулак, всегда готово было обрушиться на первого же самца, который осмелится нарушить границы профессиональной вежливости.

Такова была мисс Пилинджер – последняя в длинном ряду беззащитных английских девушек, вынужденных ради хлеба насущного выслушивать ту чудовищно скучную чушь, какую мистер Меггс мог сообщить по поводу бабочек Британии. Девушки эти появлялись и вскоре исчезали – блондинки, бывшие блондинки, брюнетки, бывшие брюнетки, почти блондинки и почти брюнетки. Они приходили веселые, полные жизни и надежд, соблазнившись щедрым жалованьем, которое мистер Меггс волей-неволей вынужден был им предлагать. А потом отпадали одна за другой, словно изможденный моллюск от прибрежной скалы, не вынеся беспросветной скуки в селении, подарившем миру мистера Меггса.

Дело в том, что родной городок мистера Меггса никак нельзя было назвать столицей развлечений. Уберите волшебный фонарь викария и весы напротив почтовой конторы – и на тропинке жизни практически не останется ни единого соблазна. Местные молодые люди были неразговорчивы и только умели таращить глаза; специалисты из комиссии по делам душевнобольных поглядывали на них при встрече остро и подозрительно. Здесь не знали ни танго, ни уанстепа. Здесь исполняли лишь один танец, и то изредка – нечто вроде польки, больше всего напоминающий движения сильно подвыпившего кенгуру во время бокса. Секретари-машинистки бросали на городишко один-единственный полный ужаса взор и удирали в Лондон, словно табун испуганных лошадок.