Пелам Вудхаус - Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие

– Сдохла?

– Сдохла.

– Вы же не хотите сказать, что она сдохла?

– Да, сдохла.

– Ну, а как мои пятьдесят фунтов?

– Остаются у меня.

– Как?

– Конечно, остаются. Если продано, так продано. Я знаю законы. Вот почему ребята прозвали меня Адвокат Джо. Но я скажу вам, что я сделаю. Вы пришлете мне письмо с отказом от всех прав на эту собаку, а я выплачу вам пятерку. Ограблю себя, но я такой… Джо Большое Сердце, вот кто я, и все тут.

– Отчего собака сдохла?

– Пневмония.

– Я не верю, что она сдохла.

– Вы не верите моему слову?

– Нет.

– Так загляните ко мне на конюшню и сами увидите.

Я заглянул и обозрел останки. Сомнений быть не могло, собака дала дуба. Ну, я написал письмо, получил пятерку и вернулся в Уимблдон попытаться восстановить свою сокрушенную жизнь. Потому что, ты же понимаешь, Корки, что я вляпался, да еще как! Тетя Джулия скоро вернется и пожелает увидеть свою брошку. И хотя я ее собственная плоть и кровь и совсем не удивился бы, если бы выяснилось, что она тетешкала меня во младенчестве, посадив к себе на колени, я не мог себе представить, чтобы она с христианской кротостью приняла сообщение, что я заложил указанную брошку и купил половинную долю в дохлой собаке.

А на следующее же утро в дом впархивает мисс Анжелика Вайнинг, поэтесса. Такая тощая и зубастая. Раза два она обедала тут, когда я гостил у тети. Закадычнейшая подруга тети Джулии.

– Доброе утро, – говорит эта чума, вся сияя. – Какой изумительный день! Так легко вообразить себя на лоне природы, не правда ли? Даже на таком коротком расстоянии от сердца Сити все же ощущаешь в воздухе свежесть, в Лондоне недоступную, не так ли? Я пришла за брошью вашей тети.

Я устоял, упершись ладонью в рояль.

– Вы… что?

– Сегодня в Клубе Пера и Чернил танцы, и я протелеграфировала вашей тете, спрашивая, не могу ли я взять ее брошь, а она написала, что могу. Она у нее в бюро.

– Которое, к несчастью, заперто.

– Ваша тетя прислала мне ключ. Он у меня в сумочке.

Она открыла сумочку, и тут, Корки, мой ангел-хранитель, который последнюю неделю валял дурака и отлынивал от своих обязанностей, вдруг встрепенулся во мгновение ока. Дверь была открыта, сквозь нее в эту секунду просочился один из пекинесов моей тети. Ты, конечно, помнишь пекинесов моей тети. Я как-то раз слямзил их, чтобы открыть Собачий Колледж.

Псина посмотрела на бабу, и баба взбурлила, как содовая в бутылке.

– Дусик! – булькает она, ставит сумочку на пол и коршуном кидается на пека. Он попытался увернуться, да где там! – Дусик, пусик, мусик! – вопит она.

А у нее за спиной, Корки, я молниеносно подскочил к сумочке, нашел ключ, сунул в карман и вернулся на позицию номер один.

Вскоре она вынырнула на поверхность.

– Мне надо поторопиться, – сказала она. – Возьму брошь и убегу. – Она порылась в сумочке. – Боже мой! Я потеряла ключ!

– Жаль-жаль, – сказал я. – Но все же, – продолжил я, думая, что все, возможно, к лучшему, – к чему девушке драгоценные украшения? Прекраснейшие из украшений – ее юность, ее красота.

Это подействовало неплохо, но все же недостаточно хорошо.

– Нет, – сказала она, – брошь мне необходима. Я не мыслю себя без нее. Мы должны взломать замок.

– Ни в коем случае, – ответил я твердо. – Дом доверен мне. Я не могу ломать мебель моей тети.

– Ах, но…

– Нет.

Ну, малышок, последовала крайне тягостная сцена. По мнению драматурга Конгрива, в аду нет фурии, что с женщиной отвергнутой сравнится, однако там маловато и фурий, способных сравниться с женщиной, которая требует брошь, а ей в таковой отказывают.

– Я напишу мисс Укридж и сообщу ей, что произошло, – сказала поэтесса, остановившись в дверях.

После чего она отчалила, оставив меня выжатым, как лимон, и взбудораженным. Такого рода встречи выматывают человека.

Что-то, понял я, требовалось предпринять, и предпринять незамедлительно. Из какого-то источника необходимо было извлечь пятьдесят фунтов. Но куда обратиться? Мой кредит, Корки, – и тебе я говорю это откровенно, как старому другу, – не на высоте. Нет, не на высоте. Во всем мире, казалось, имелся только один человек, из которого в крайности можно было выцарапать пятьдесят фунтов для меня. И был это Адвокат Джо. Не то чтобы я на него полагался, не думай. Но мне казалось, что при наличии в его груди хотя бы искры человеческих чувств его, не поскупившись на красноречие, можно было подвигнуть на то, чтобы он помог старому деловому партнеру выбраться из нелегкого положения.