Иван Шмелев - Детям (сборник)

Входим под фонари подъезда в большие сени, с зеленой куда-то дверью. Пахнет парено-сладковато: осетриной, сдобными пирожками, сельдереем – особенным, поварским духом. Идем по широкой лестнице по малиновому ковру. В высокой зеркальной зале, под мрамор с золотом, с хрустальными люстрами из свечей, – свадебный стол, «покоем». Белоснежные скатерти, тысячи огоньков хрустальных – от разноцветных пробок, от бутылок, лафитничков и рюмок, блеск от бронзы и серебра. Музыканты на хорах пробуют робко трубы, сияет медь. «После „встречи“, – кричит Фирсанов, – „Дунайские волны“ пустишь, а там скажу!» Потягивая бакенбарду, он оглядывает парад, что-то соображая пальцем. На «княжем месте» на серебре – «рог изобилия», из которого рушатся конфекты. «Амуровые канделябры» – по сторонам: золотые амурчики целуются под виноградом, выбросив в воздух ножки. Мы выискиваем по зале – где он . По стенам сидят недвижимо гости, положив красные руки на колени или подпершись, самоваром, – все красноликие, в стесняющем крахмале, в тугих сюртуках, в манжетах. Белоногие барышни смирно сидят с мамашами. Официанты несут подносы, звенят бокальчики. Фирсанов кричит в фортку: «Как завидишь – бенгальский огонь, пунцовый!»

Нет его и в малиновой гостиной: старые дамы только сонно сидят на креслах. Нет его и в ломберной – угловой, и в малой, где «прохладительное» для дам; нет и в буфетной, с «горячим» и «холодным», где разноцветные стенки из бутылок, в которых плавают язычки огней, где всякие соблазнительные яства: пулярды [78]в перьях, заливные поросята, осыпанные крошкой прозрачнейшего желе, сочные розовые сиги, масляно-золотистые сардины, хрящи белужьи, бочоночки с зернистой, семги и балычки, салаты и всякие соленья: хрусткая синяя капуста, огурчики-недоростки в перце, кисленькие гроздочки винограда, смородины красной венчики, свирепая каена, похожая на кирпичный соус, соляночки, снеточки, румяный картофель «пушкинский», – и здесь даже нет его ! Женька шепчет: «В прохладительный заглянуть, кстати и ананасной хватим?» Толстый прасол сонно глядит на нас, будто хочет спросить: «Вы это… в котором классе?» Вьется официант с тарелочкой: «Не прикажете-с?» Прасол тычет в бутылку с перехватцем: «А ну, огорчи, любезный», – английской горькой. Мы вытаскиваем сардинку и роняем – в окнах вдруг полыхает красным, грохают медные тазы над нами – играют «встречу»: приехали!

В дверях гостиной шелковые старухи спутались бахромой, толкаются локтями, сердито шипят: «Успеете, пострелы!» Мы проскальзываем у них под локтем. У входа в залу стоят новобрачные на розовом атласе. Фирсанов держит корзиночку, все бросают овсом и хмелем. Мы тоже бросаем, в Феню. Она – царевна, только ужасно бледная, – не ягодка уж, а ландышек. Новобрачный – какой-то неприятный, чернявый, глаза косые, бородка таким скребочком. Фирсанов кричит на хоры: «Давай!» Официант с баками встряхивает салфеткой, и на молодых сыплются цветочки. Скорняк всплескивает руками, все расхватывают – на память. Иван Глебыч шепчет на ушко Фене, и она дает ему розу из букета. Начинают просить другие, но Фирсанов вежливо говорит, что букет теперь целомудренный, а к разъезду… тогда растрепем. Говорят и смеются: пра-а-вильно! Иван Глебыч как будто недоволен, все поджимает губы. Он перед молодым – красавец: высокий, волосы так, назад, как Рославлев у Загоскина. Женька ворчит: «Косоглазого выбрала!» Я говорю: «Скорняк это, не пожалел дочери несчастной». Фирсанов просит пожаловать в гостиную, сейчас будут поздравлять шампанским. Мы идем с Фенечкой, но какая-то старушенция в головке [79], выпятив зуб, скрипит: «Нечего вам тут!» – даже скорнячиху оттолкнула. Женька ей нагрубил: «А вы чего щипетесь когтями?» Дамы шепчутся: шлейф уж больно задирают. Старушенция велит Ивану Глебычу опустить, но он не слышит. Лощенова говорит Аралихе: «Убили бобра, днюет и ночует в картах, весь профершпилился». Молодых сажают на золотые кресла, Фирсанов разливает шампанское, все подходят. Мы чокаемся с Феней, она мило кивает нам, но я чувствую, что она несчастна. Говорит нам: «Ах, милые!..» Вместе с горы катались. С косоглазым не чокались, давка очень. Скорняк спрашивает: «Ндравится тебе, знак-то какой, ученый!» Говорю: видели тут писателя, только найти не можем. Он не верит. «Вы, – говорит, – это с шампанского», – смеется. А его нет и нет.

Сейчас будет «вечерний стол», куда только нас посадят, не на задний же, с музыкантами! Старшая сестра ухватывает меня: «Мамаша зовет… Испортил тебя Женька, как уличный мальчишка себя ведешь!» Я убегаю в залу. Почему это уличный мальчишка? Сам Фирсанов подлил в бокальчик, из уважения, сказал: «Скоро жениться будете, без Фирсанова уж не обойдетесь». И Горкин все говорил: «Не корыстный Фирсанов наш, провизия всегда свежая и не в обрез… Играть твою свадьбу будем – его обязательно возьмем».