Александр Солженицын - Раковый корпус

Она делала стежки и почувствовала его рассматривающий взгляд.

Исподлобья глянула навстречу.

Он стал говорить очень выразительно, всё время втягивая её взглядом:

– Но вот вы уже поделились! – шёпотом сказала она, улыбаясь ему глазами и губами.

Губы у неё были не розовые, но как будто и не накрашенные. Они были между алым и оранжевым – огневатые, цвета светлого огня.

Нежное жёлтое предвечернее солнце оживляло нездоровый цвет и его худого больного лица. В этом тёплом свете казалось, что он не умрёт, он выживет.

Олег тряхнул головой, как после печальной песни гитарист переходит на весёлую:

– Эх, Зоенька! Устройте уж мне праздник до конца! Надоели мне эти белые халаты. Покажите мне не медсестру, а городскую красивую девушку! Ведь в Уш-Тереке мне такой не повидать.

– Но откуда же я вам возьму красивую девушку? – плутовала Зоя.

– Только снимите халат на минутку. И – пройдитесь!

И он отъехал на кресле, показывая, где ей пройтись.

– Но я же на работе, – ещё возражала она. – Я же не имею пра…

То ли они слишком долго проговорили о мрачном, то ли закатное солнце так весело трещало лучами в комнате, – но Зоя почувствовала тот толчок, тот прилив, что это сделать можно и выйдет хорошо.

Она откинула вышиванье, вспрыгнула с кресла, как девчёнка, и уже расстёгивала пуговицы, чуть наклонясь вперёд, торопясь, будто собираясь не пройтись, а пробежаться.

– Да тяни-те же! – бросила она ему одну руку, как не свою. Он потянул – и рукав стащился. – Вторую! – танцевальным движением через спину обернулась она, и он стащил второй рукав, халат остался у него на коленях, а она – пошла по комнате. Она пошла как манекенщица – в меру изгибаясь и в меру прямо, то поводя руками на ходу, то приподнимая их.

Так она прошла несколько шагов, оттуда обернулась и замерла – с отведенными руками.

Олег держал халат Зои у груди, как обнял, смотрел же на неё распяленными глазами.

– Браво! – прогудел он. – Великолепно.

Что-то было даже в свечении голубой скатерти – этой узбекской невычерпаемой голубизны, вспыхнувшей от солнца, – что продолжало в нём вчерашнюю мелодию узнавания, прозревания. К нему возвращались все непутёвые, запутанные, невозвышенные желания. И радость мягкой мебели, и радость уютной комнаты – после тысячи лет неустроенного, ободранного, безприклонного житья. И радость смотреть на Зою, не просто любоваться ею, но умноженная радость, что он любуется не безучастно, а посягательно. Он, умиравший полмесяца назад!

Зоя победно шевельнула огневатыми губами и с лукаво-важным выражением, будто зная ещё какую-то тайну, – прошла ту же дорожку в обратную сторону – до окна. И ещё раз обернувшись к нему, стала так.

Он не поднялся, сидел, но снизу вверх чёрною метёлкою головы тянулся к ней.

По каким-то признакам, – их воспринимаешь, а не назовёшь, – в Зое чувствовалась сила – не та, которая нужна, чтобы перетаскивать шкафы, но другая, требующая встречной силы же. И Олег радовался, что, кажется, он может этот вызов принять, кажется, он способен померяться с ней.

Все страсти жизни возвращались в выздоравливающее тело! Все!

– Зо-я! – нараспев сказал Олег. – Зо-я! А как вы понимаете своё имя?

– Зоя – это жизнь! – ответила она чётко, как лозунг. Она любила это объяснять. Она стояла, заложив руки к подоконнику, за спину, – и вся чуть набок, перенеся тяжесть на одну ногу.

Он улыбался счастливо. Он вомлел в неё глазами.

– А к зоо ? К зоо -предкам вы не чувствуете иногда своей близости?

Она рассмеялась в тон ему:

– Все мы немножечко им близки. Добываем пищу, кормим детёнышей. Разве это так плохо?

И тут бы, наверно, ей остановиться! Она же, возбуждённая таким неотрывным, таким поглощающим восхищением, какого не встречала от городских молодых людей, каждую субботу без труда обнимающих девушек хоть на танцах, – она ещё выбросила обе руки и, прищёлкивая обеими, всем корпусом завиляла, как это полагалось при исполнении модной песенки из индийского фильма:

– А-ва-рай-я-а́-а! А-ва-рай-я-а́-а!

Но Олег вдруг помрачнел и попросил:

– Не надо! Этой песни – не надо, Зоя.

Мгновенно она приняла благопристойный вид, будто не пела и не извивалась только что.

– Это – из «Бродяги», – сказала она. – Вы не видели?

– Видел.

– Замечательный фильм! Я два раза была! – (Она была четыре раза, но постеснялась почему-то выговорить.) – А вам не нравится? Ведь у Бродяги – ваша судьба.