Александр Солженицын - Раковый корпус

Зоя отложила вышиванье.

Всё страшное, что она предчувствовала услышать от него, – оказалось каким-то детским.

– Ну а вам, мальчикам, – зачем это всё нужно было?

– Что? – не понял Олег.

– Ну вот это… быть недовольными… Чего-то там ожидать…

– Ах, в самом деле! Ну да, в самом деле! – покорно рассмеялся Олег. – Мне это в голову не приходило. Вы опять сошлись с моим следователем, Зоенька. Он говорил то же самое. Креслице вот хорошее! На койке так не посидишь.

Олег опять устроился со всем удобством и, покуривая, смотрел, прищурившись, в большое окно с цельным стеклом.

Хотя шло к вечеру, но пасмурный ровный денёк не темнел, а светлел. Всё растягивался и редел облачный слой на западе, куда и выходила как раз эта комната углом.

Вот только теперь Зоя по-серьёзному взялась вышивать – и с удовольствием делала стежки. И они молчали. Олег не хвалил её за вышивание, как прошлый раз.

– И что ж… ваша девушка? Тоже была там? – спросила Зоя, не поднимая головы от работы.

– Д-да… – сказал Олег, не сразу пройдя это «д», нето думая о другом.

– А где ж она теперь?

– Теперь? На Енисее.

– Так вы просто не можете с ней соединиться?

– И не пытаюсь, – безучастно говорил он.

Зоя смотрела на него, а он в окно. Но почему ж он тогда не женится здесь, у себя?

– А что, это очень трудно – соединиться? – придумала она спросить.

– Для нерегистрированных – почти невозможно, – рассеянно сказал он. – Но дело в том, что – незачем.

– А у вас карточки её нет с собой?

– Карточки? – удивился он. – Заключённым карточек иметь не положено. Рвут.

– Ну а какая она была из себя?

Олег улыбнулся, прижмурился:

– Спускались волосы до плеч, а на концах – р-раз, и заворачивались кверху. В глазах, вот как в ваших всегда насмешечка, а у неё всегда – немножко грусть. Неужели уж человек так предчувствует свою судьбу, а?

– Вы в лагере вместе были?

– Не-ет.

– Так когда же вы с ней расстались?

– За пять минут до моего ареста… Ну, то есть май ведь был, мы долго у неё сидели в садике. Уже во втором часу ночи я с ней простился и вышел – и через квартал меня взяли. Прямо, машина на углу стояла.

– А её?!

– Через ночь.

– И больше никогда не виделись?

– Ещё один раз виделись. На очной ставке. Я уже острижен был. Ждали, что мы будем давать друг на друга показания. Мы – не дали.

Он вертел окурок, не зная, куда его деть.

– Да вон туда, – показала она на сверкающую чистую пепельницу председательского места.

А облачка на западе всё растягивало, и уже нежно-жёлтое солнышко почти распеленилось. И даже закоренело-упрямое лицо Олега смягчилось в нём.

– Но почему же вы теперь-то?!.. – сочувствовала Зоя.

– Зоя! – сказал Олег твёрдо, но остановился подумать. – Вы сколько-нибудь представляете – что ждёт в лагере девушку, если она хороша собой? Если её где-нибудь по дороге в воронке не изнасилуют блатные, – впрочем, они всегда успеют это сделать и в лагере, – в первый же вечер лагерные дармоеды, какие-нибудь кобели нарядчики, пайкодатчики подстроят так, что её поведут голую в баню мимо них. И тут же она будет назначена – кому. И уже со следующего утра ей будет предложено: жить с таким-то и иметь работу в чистом тёплом месте. Ну а если откажется – её постараются так загнать и припечь, чтоб она сама приползла проситься. – Он закрыл глаза. – Она осталась в живых, благополучно кончила срок. Я её не виню, я понимаю. Но и… всё. И она понимает.

Молчали. Солнце проступило в полную ясность, и весь мир сразу повеселел и осветился. Чёрными и ясными проступили деревья сквера, а здесь, в комнате, вспыхнула голубая скатерть и зазолотились волосы Зои.

– …Одна из наших девушек кончила с собой… Ещё одна жива… Трёх ребят уже нет… Про двоих не знаю…

Он свесился с кресла на бок, покачался и прочёл:

И сидел так, вывернутый, глядя в пол. В какую только сторону не торчали и не закручивались волосы у него на темени! их надо было два раза в день мочить и приглаживать, мочить и приглаживать.

Он молчал, но всё, что Зоя хотела слышать, – она уже слышала. Он был прикован к своей ссылке – но не за убийство; он не был женат – но не из-за пороков; через столько лет он нежно говорил о своей бывшей невесте – и, видимо, был способен к настоящему чувству.

Он молчал, и она молчала, поглядывая то на вышиванье, то на него. Ничего в нём не было хоть сколько-нибудь красивого, но и безобразного сейчас она не находила. К шраму можно привыкнуть. Как говорит бабушка: «Тебе не красивого надо, тебе хорошего надо». Устойчивость и силу после всего перенесенного – вот это Зоя ясно ощущала в нём, силу проверенную, которую она не встречала в своих мальчишках.