Владимир Набоков - Камера обскура

«Ты же меня погубила… Ты меня», – начал он, но не докончил и выбежал из комнаты, загремел вниз по лестнице, замахал проезжавшему таксомотору, вскочил в него, – и, сидя на краешке, подавшись вперед, глядел на спину шофера и бормотал: «Что же это такое, Господи… я не успею… я не успею…»

Автомобиль остановился. Он выпрыгнул. Близ палисадника знакомый почтальон, расставив ноги хером, говорил с толстяком швейцаром. «Мне есть письма?» – задыхаясь спросил Кречмар. «Только что отнес к вам наверх», – ответил почтальон с дружелюбной улыбкой.

Кречмар поднял глаза. Окна его квартиры были нежно освещены. Он почувствовал, что теряет власть над собой, и, чтобы только не оставаться на одном месте, вошел в дом, начал подниматься. Одна площадка. Вторая. Молодая художница, ей нужно устроить выставку. Знаешь, был вор, я хотел его схватить… Землетрясение, бездна… Она уже прочла, она уже все знает. Кречмар, не дойдя до своей двери, вдруг повернул и побежал вниз. Мелькнула кошка, гибко скользнула сквозь решетку.

Через пять минут он опять вошел в ту комнату, в которую недавно входил с таким счастливым трепетом. Магда лежала на кушетке, все в той же позе застывшей ящерицы. Книга была открыта все на той же странице – гримирующаяся Грета. Он сел поодаль на стул и принялся трещать суставами пальцев.

«Перестань», – сказала Магда, не поднимая головы.

Он перестал, но вскоре начал опять.

«Ну что же, письмо пришло?»

«Ах, Магда…» – тихо произнес он и прочистил горло. Потом снова прочистил еще громче и сказал петушиным голосом: «Поздно, поздно, почтальон уже выходил».

Он встал, прошелся раза два по комнате, высморкался и сел снова на то же место.

«Она читает все мои письма, ты ведь это знаешь…» – проговорил он, глядя сквозь дрожащий туман на носок своего башмака и легонько топая им по расплывчатому узору на ковре.

«Ты бы ей запретил».

«Ах, Магда, что ты понимаешь в этом… Так было заведено, так было всегда… Особенно по вечерам. Были всякие смешные письма… Как ты могла… Я просто не знаю, что она сделает теперь. Ведь не может быть такого чуда… Ну хоть этот раз, хоть этот, – была занята другим, отложила, забыла… Ты понимаешь, Магда, что это бессмысленно, – чудес не бывает».

«Ты только не выходи в прихожую, когда она прикатит. Я одна к ней выйду».

«Кто? Когда?» – спросил он, неясно представив себе почему-то давешнюю полупьяную женщину.

«Когда? Вероятно, сейчас. У нее ведь теперь есть мой адрес».

Кречмар все не понимал.

«Ах, ты вот о чем, – сказал он наконец. – Вот о чем… Боже мой, какая же ты глупая, Магда. Поверь, что как раз это никак не может случиться. Все, – но только не это…»

«Тем лучше», – подумала Магда, и ей стало вдруг чрезвычайно весело. Посылая письмо, она рассчитывала на гораздо меньшее: муж не показывает, жена злится, топает ногой, старается вырвать… Первая брешь сомнения была бы пробита, и это облегчило бы Кречмару дальнейший путь. Теперь же случай помог, все разрешилось одним махом. Она отложила книгу и посмотрела с улыбкой на его дрожащие губы. С ним происходило неладное, – наступила чрезвычайно важная минута, – и если не принять должных мер… Магда вытянулась, хрустнула плечами, почувствовала в своем стройном теле вполне приятное предвкушение и сказала, глядя в потолок:

«Пойди сюда, Бруно».

Он подошел; сокрушенно мотая головой, сел на край кушетки.

«Обними же меня, – произнесла она, жмурясь, – уж так и быть – я тебя утешу».

Берлин, майское утро, еще очень рано. В плюще егозят воробьи. Толстый автомобиль, развозящий молоко, шелестит шинами, словно по шелку. В слуховом окошке на скате черепичной крыши отблеск солнца. Воздух еще не привык к звонкам, к гудкам, и принимает, и носит эти звуки как нечто новое, ломкое, дорогое. В палисадниках цветет сирень; белые бабочки, несмотря на утренний холодок, летают там и сям, будто в деревенском саду. Все это окружило Кречмара, когда он вышел из дома, где провел ночь.

Он чувствовал мертвую зыбь во всем теле, – и есть хотелось, и вместе с тем слегка поташнивало, и все было какое-то чужое, – неуютное прикосновение белья к коже, нервное ощущение небритости. Не диво, что был он так опустошен: эта ночь явилась той, о которой он, в конце концов, только и думал с маниакальной силою всю жизнь. Разнузданность этой шестнадцатилетней девочки лишь обострила его счастье, – уже по тому, как она сводила лопатки, мурлыкала, закидывала голову, когда он только еще раздевал ее, щекотал ее губами, Кречмар понял, что не холодноватая поволока невинности ему нужна, а вот именно эта резвая природная отзывчивость. Тогда и он сразу, как в самых своих распущенных снах, сбросил с себя привычное бремя робкой и неуклюжей сдержанности. В этих снах, посещавших его так давно, ему постоянно мерещилось, что он выходит из-за скалы на пустынный пляж, и вдруг навстречу – молоденькая купальщица. У Магды был точь-в-точь снившийся ему очаровательный очерк, – развязная естественность наготы, точно она давно привыкла бегать раздетой по взморью его снов. Она была подвижна и неугомонна, – жаркое дыхание, акробатические ласки, после краткого полуобморока она оживлялась снова, – подпрыгивала на матраце и, смеясь, перелезала через грядку кровати и ходила по комнате, нарочито виляя отроческими бедрами, глядясь в зеркало и грызя сухую, оставшуюся с утра, булочку.