Владимир Набоков - Отчаяние

«…Такой отказ – грех, этот грех не хочу, не хочу брать на свою совесть. Ты думаешь, я не возражал ему, не старался его образумить, ты думаешь, мне легко было согласиться на его предложение, ты думаешь, я спал все эти ночи, – милая моя, вот уже полгода, как я страдаю, страдаю так, как моему злейшему врагу не дай Бог страдать. Очень мне нужны эти тысячи! Но как мне отказаться, скажи, как могу я вконец замучить, лишить последней радости… Э, да что говорить!»

Я отстранил ее, почти отбросил, и стал шагать по комнате. Я глотал слезы, я всхлипывал. Метались малиновые тени мелодрам.

«Ты в миллион раз умнее меня, – тихо сказала Лида, ломая руки (да, читатель, дикси, ломая руки), – но все это так страшно, так ново, мне казалось, что это только в книгах… Ведь это значит… Все ведь абсолютно переменится, вся жизнь… Ведь… Ну, например, как будет с Ардалионом?»

«А ну его к чортовой матери! Тут речь идет о величайшей человеческой трагедии, а ты мне суешь…»

«Нет, я просто так спросила. Ты меня огорошил, у меня все идет кругом. Я думаю, что – ну, не сейчас, а потом, ведь можно будет с ним видеться, ему объяснить, – Герман, как ты думаешь?»

«Не заботься о пустяках, – сказал я, дернувшись, – там будет видно. Да, что это, в самом деле, – (голос мой вдруг перешел в тонкий крик), – что ты вообще за колода такая…»

Она расплакалась и сделалась вдруг податливой, нежной, припала ко мне, вздрагивая: «Прости меня, – лепетала она, – ах, прости… Я правда дура. Ах, прости меня. Весь этот ужас, который случился… Еще сегодня утром все было так ясно, так хорошо, так всегдашненько… Ты исстрадался, милый, я безумно жалею тебя. Я сделаю все, что ты хочешь».

«Сейчас я хочу кофе, ужасно хочу».

«Пойдем на кухню, – сказала она, утирая слезы. – Я все сделаю. Только побудь со мной, мне страшно».

На кухне, все еще потягивая носом, но уже успокоившись, она насыпала коричневых крупных зерен в горло кофейной мельницы и, сжав ее между колен, завертела рукояткой. Сперва шло туго, с хрустом и треском, потом вдруг полегчало.

«Вообрази, Лида, – сказал я, сидя на стуле и болтая ногами, – вообрази, что все, что я тебе рассказываю, – выдуманная история. Я сам, знаешь, внушил себе, что это сплошь выдуманная или где-то мной прочитанная история, – единственный способ не сойти от ужаса с ума. Итак: предприимчивый самоубийца и его застрахованный двойник… видишь ли, когда держатель полиса кончает [с] собой, то страховое общество платить не обязано. Поэтому…»

«Я сварила очень крепкое, – сказала Лида, – тебе понравится. Да, я слушаю тебя».

«…поэтому герой этого сенсационного романа требует следующей меры: дело должно быть обставлено так, чтобы получилось впечатление убийства. Я не хочу входить в технические подробности, но в двух словах: оружие прикреплено к дереву, от гашетки идет веревка, самоубийца, отвернувшись, дергает, бах в спину, – приблизительно так».

«Ах, подожди, – воскликнула Лида, – я что-то вспомнила: он как-то приделал револьвер к мосту… Нет, не так: он привязал к веревке камень… Позволь, как же это было? Да: к одному концу – большой камень, а к другому револьвер, и, значит, выстрелил в себя… А камень упал в воду, а веревка – за ним через перила, и револьвер туда же, и все в воду… Только я не помню, зачем это все нужно было…»

«Одним словом, концы в воду, – сказал я, – а на мосту – мертвец. Хорошая вещь кофе. У меня безумно болела голова, теперь гораздо лучше. Ну так вот, ты, значит, понимаешь, как это происходит…»

Я пил мелкими глотками огненное кофе и думал: «Ведь воображения у нее ни на грош. Через два дня меняется жизнь, неслыханное событие, землетрясение… а она со мной попивает кофе и вспоминает похождения Шерлока…»

Я, однако, ошибся: Лида вздрогнула и сказала, медленно опуская чашку:

«Герман, ведь если это все так скоро, нужно начать укладываться. И знаешь, масса белья в стирке… И в чистке твой смокинг».

«Во-первых, милая моя, я вовсе не желаю быть сожженным в смокинге; во-вторых, выкинь из головы, забудь совершенно и моментально, что нужно тебе что-то делать, к чему-то готовиться и так далее. Тебе ничего не нужно делать по той причине, что ты ничего не знаешь, ровно ничего, – заруби это на носу. Никаких туманных намеков твоим знакомым, никакой суеты и покупок, – запомни это твердо, матушка, иначе будет для всех плохо. Повторяю: ты еще ничего не знаешь. Послезавтра твой муж поедет кататься на автомобиле и не вернется. Вот тогда-то, и только тогда, начнется твоя работа. Она простая, но очень ответственная. Пожалуйста, слушай меня внимательно.