Владимир Набоков - Смотри на арлекинов!

Когда я пришел домой, жена одиноко сидела на веранде, легко, хоть и не очень уверенно раскачиваясь в любимой качалке и читая «Красную Ниву» («Red Corn» [89]), большевистский журнал. Поставщица «литературы» отсутствовала, принимала последний экзамен у будущих горе-переводчиков. Изабель нагулялась и теперь спала у себя в комнате над самой верандой.

В дни, когда моим скромным нуждам прислуживали «бермудки» (как неприлично звала их Нинелла), я после проведенной операции не испытывал никакой вины и, встречаясь с женой, сохранял всегдашнюю, добродушно-насмешливую улыбку; но при настоящей оказии я ощущал свою плоть, покрытую жалящей слизью, и сердце пропустило удар, когда она, подняв глаза и пальцем придерживая строку, спросила:

– Та девушка застала тебя в кабинете?

Я ответил, как мог бы ответить выдуманный персонаж, «утвердительно».

– Ее родители, – прибавил я, – вроде бы писали тебе из Лондона, что она едет учиться в Нью-Йорк, но ты мне письма не показывала. Tant mieux [90], уж больно она скучная.

Аннетт глядела на меня в полном замешательстве.

– Я говорила, – произнесла она, – или пыталась сказать о студентке по имени Лили Тальбот, которая час назад позвонила, чтобы объяснить, почему она пропустила экзамен. А кто твоя девица?

Пришлось распутывать девиц. После некоторых колебаний морального толка («Ты ведь знаешь, мы оба в долгу перед ее стариками») Аннетт согласилась, что, в сущности говоря, мы вовсе не обязаны развлекать подкидышей. Она, похоже, припомнила и письмо, потому что в нем упоминалась ее вдовая матушка (жившая ныне в уютном доме для престарелых, под который я не так давно приспособил, – невзирая на добросовестные протесты моего поверенного, – виллу в Карнаво). Да-да, она куда-то его засунула – и еще обнаружит в библиотечной книге, так и не возвращенной в недостижимую библиотеку. Странная умиротворенность струилась теперь по моим бедным венам. Романтичность ее рассеянности всегда от души смешила меня. Я от души рассмеялся. Я поцеловал ее в висок, в бесконечно нежную кожу.

– Ну, и как теперь выглядит Долли Борг? – спросила Аннетт. – Она была очень невзрачной и наглой малявкой. Препротивной, по правде сказать.

– Вот такой и осталась, – почти выкрикнул я, и мы услыхали сквозь зевок окна наверху радостный оклик маленькой Изабель: «Я проснулась».

Как легко проносились весенние тучки! Как бойко вытягивал цельных червей красногрудый дрозд на лужайке! А, – вот и Нинелла, наконец-то дома, выбирается из машины с обвязанными веревкой трупами тетрадок, прижатыми крепкой рукой. «Господи, – в низменной эйфории сказал я себе, – что-то все-таки есть и милое, и уютное в старушке Нинели!» И однако лишь несколько часов погодя свет в Аду погас и я забился, заламывая все четыре конечности, – да! – в корчах бессонницы, пытаясь найти хоть какое-нибудь сочетание затылка с подушкой, плеча с простыней, ноги с одеялом, которое помогло бы мне, о, помогло, помогло бы достигнуть Рая дождливой зари.

Возрастающая расхлябанность моих нервов была такова, что о заботах, сопряженных с получением водительских прав, нечего было и помышлять; оставалось положиться на Долли, использовавшую грязный, старый Тоддов седан для поисков приличных потемок на загородных лужайках, которые и находились с трудом, и, найденные, разочаровывали. У нас состоялось три таких рандеву, в окрестностях Нью-Свайвингтона, в чреватом осложнениями соседстве Казановии, ни много ни мало, и я даже в моем помрачении приметил, что Долли по сердцу суетные метания, неверные повороты, потоки дождя, внимательно наблюдавшего за нашим убогим романчиком. «Ты только подумай, – сказала она одной особенно топкой июньской ночью, застигнувшей нас неведомо где, – насколько проще все было бы, если бы кто-то объяснил твоей жене ситуацию, только подумай!»

Сообразив, что с этой идеей она переборщила, Долли сменила тактику и, позвонив мне в колледж, с нарочитым ликованием сообщила, что Бриджет Долан, студентка-медичка, кузина Тодда, за небольшую плату предоставляет нам свою квартиру в Нью-Йорке – по понедельникам и четвергам, после полудня, когда она подрабатывает нянькой в Госпитале Святого Имярек. Скорее инерция, нежели Эрос, заставила меня решиться на пробу: под предлогом необходимости завершить литературные штудии, якобы проводимые мною в Публичной библиотеке, я поехал в переполненном «пульмане» из одного кошмара в другой.

Она встречала меня перед домом, надменно-торжественная, помахивая ключиком, ловившим в оранжерейной измороси проблески солнца. В дороге я так ослаб, что еле выбрался из такси, и она помогла мне доковылять до двери дома, тараторя, как обрадованное дитя. По счастью, таинственная квартира оказалась в первом этаже, – я не снес бы смыкания и содрогания лифта. Угрюмая сторожиха (напомнившая мне в мнемоническом обращении цербериц из гостиниц Советской Сибири, в которых мне предстояло останавливаться два десятилетья спустя) потребовала, чтобы я занес в регистрационную книгу мои имя и адрес. («Так полагается», – пропела Долли, уже подцепившая несколько местных интонаций.) Мне хватило присутствия духа указать самый дурацкий адрес, какой удалось выдумать за минуту: Думберт Думберт, Думбертон. Мурлыча песенку, Долли неспешно добавила мой дождевик к тем, что висели в общей прихожей. Если б ее хоть разок трепанула нервическая горячка, она не стала бы копошиться с ключом, отлично зная, что двери якобы исключительно укромной квартирки даже не запираются толком. Мы попали в нелепую, явственно ультрамодерную гостиную с жесткой крашеной мебелью и одиноким белым креслицем-качалкой, где вместо дующегося ребенка сидела плюшевая двуногая крыса. Двери меня по-прежнему жаловали, они всегда меня жаловали. Та, что налево, слегка приоткрытая, пропускала голоса из смежных покоев или палаты для буйно-помешанных.