Александр Володин - С любимыми не расставайтесь! (сборник)

А она начинает выходить на простор обобщений.

– Раньше как было? Даже если ты ошибся в женщине – неси свой крест. Была ответственность, была честь, люди стрелялись!

Это как бы укор, почему я не стреляюсь.

– Не думай, что ты такой уж идеал, тоже не мед. Но кто еще? Нет людей! Пусто! Все противно. И противно то, что все противно. Гигантская банальность. Устала я. От себя устала. Каждое утро становлюсь перед зеркалом, учусь улыбаться. Не получается…

Она выследила сарай, где я упражняюсь в стрельбе. Явится, сядет на пенечек поодаль, наблюдает. Принесла неожиданную пользу. Ко мне стали обращаться с предложениями провожать из гостей припозднившихся дам. Порядочный, вооруженный человек, на полудружеских основаниях, за умеренную плату… Нетрудно догадаться, кто меня рекомендует.

Что-то должно было произойти.

Произошло.

Вчера. Отправляюсь за город, к старому сараю, где можно укрыться от дождя. И принимаюсь бить из старого пистолета по мишени. Так каждое утро.

Хотя убить человека…

Это я уже писал.

Как вдруг слышу здоровый жеребячий гогот. По пустоши шагают двое в робах. Это в банде Одноухого униформа. Остановились у сарая. Две веселые пасти на круглых физиономиях.

– Привет, торгован.

– Привет, налетчики.

– А нас знаешь кто к тебе прислал?

– Чем обязан? – отвечаю достойно.

– Пугать тебя будем. Мы всех торгованов пугали, некоторых напугали до смерти.

Тут во мне заговорило честолюбие. Решил удивить. Пустил пулю в девятку, другую – в десятку. Неплохо, впечатление произвел.

Один – другому:

– А вот ты мог бы так? А? Попал бы?

– Мне бы хоть в сарай попасть.

Снова загоготали.

– Ладно, земляки, идите, куда шли.

– Ладно, земляк, не будем мешать.

И вдруг заломили мне руку за спину. Да так, что я и пистолет выронил. Из шайки Одноухого?

– Вы что!

А это один заломил, а другой шагает к сараю. Выдернул болт, выдвинул засов, вернулся, и теперь уже оба метнули меня с разбегу в распахнутую дверь. Налетел на дощатый топчан, проехался по неструганому полу, не понимаю, что происходит.

Слышу: задвинули засов, вколотили болт.

– Вставай, пехота. Ориентируйся в обстановке!

Поднялся. В двух стенках в две стороны окошки размером в школьную тетрадку. Глянул в окно – там стоит с пистолетом в руке. Подбрасывает, ловит за рукоятку, как в старых фильмах. Где другой?..

– Алло! – слышу с другой стороны.

Тот тоже с пистолетом.

– Правого в угол! – объявил первый.

С правой доски брызнула щепа.

– Прыгай, дядя! – предупредил другой.

Прыгаю.

– Ложись! – первый.

Успел залечь, дунуло ветерком по волосам.

Сколько времени это длилось? Не знаю… Прыгаю, перебегаю, валюсь на пол. Убийство с шуточками. Бессилие. Страх. Отвращение к себе. Да что же это я? Если все равно конец, так хоть не быть шутом.

Бросил метаться, стал посередине между двумя окошками, чтобы виден был обоим. Пускай уж разом, в лоб и в затылок. Погогатывают, не торопятся. Интересная игра. Тогда тот, что передо мной, сказал:

– Стоп.

Убрал пистолет.

– Молись своему богу.

Верить, нет? Уходят. Оба. Не спеша. Стою, как фанерный человечек в тире. Лязгнул болт, заскрипел засов – в двери Землеройка.

– Кто… здесь? Ты?..

Вошла в сарай, вывела меня. На свет. Холодный ветер дул сквозь меня. Сквозь кожу, поры и артерии. Униженный, ничтожный.

Пистолет мой лежит в грязи, не взяли.

– Вот и в-все… – Придыхать стала, заикаться. – Тебе уже пора. П-поздно…

Стоит, все глядя в сторону. Чувствую, что просто уйти уже нельзя. Нерешительное мое шевеление она поняла по-своему, подалась вперед, и вышло, что я как бы уже обнимаю ее. Оказалось, ее трясет. Так что это уже не объятие – удержать бы ее, успокоить. А ее трясет все сильнее. Сняла очки, встряхнула, вытерла платком. Слезы. Плачет, а лицо спокойное. Слезы катятся по спокойному лицу. Постукивая зубами, проговорила:

– И в-все, в-все, иди.

Перед Землеройкой, чувствую, виноват. Это меня тяготит.

Она приходит ко мне в платье собственного покроя. Этим и зарабатывает: кроит туалеты по журналу «Бурда», и городские дамы ценят ее вкус.

Появляется она каждый раз в новом одеянии, и все они, не буду спорить, идут ей. Вырезы ненавязчиво открывают то одно, то другое, и это против воли привлекает взгляды. Она осунулась, отчего глаза стали играть большую роль в ее облике.

А однажды… Ни слова не говоря, открыла тумбу, как будто делала это уже не раз, достала свернутое одеяло, простыню и принялась аккуратно, деловито стелить постель. Отогнула угол одеяла, повернулась ко мне и только теперь слегка зарделась.