Курцио Малапарте - Шкура

– Ach so! [156]– пронизывая итальянских дипломатов угрожающим взглядом, жестким голосом произнес тот, кто секунду назад был Дианой. – Аch so! Вам это так не сойдет! Думаете, фюрер даст вам безнаказанно арестовывать Муссолини и не снесет вам головы? – и, повернувшись к своим, прибавил: – Возвращаемся в часть, наша эскадрилья уже наверняка получила приказ вылетать. Через несколько часов будем бомбить Рим.

– Jawohl, mein Hauptmann [157], – ответили четверо военных летчиков, щелкнув каблуками. Капитан и его товарищи молча поклонились Герде фон Х. и, не удостоив взглядом ошарашенных итальянцев, удалились быстрым решительным шагом, громко стуча каблуками по паркету.

Услышав крик девушки и звук пощечины, молодые люди разжали объятия, женская маска спала с их лиц, исчезла томность и отрешенность движений, взглядов, улыбок. Вмиг став опять мужчинами, они угрожающе приблизились к ней, бледной и взволнованной, стоявшей посреди комнаты и с ненавистью смотревшей на Фреда.

– Подонки! – повторила она. – Банда подонков и троцкистов. Вот кто вы такие!

– Что? Что она сказала? – зашумели молодые люди. – Это мы троцкисты? Да что ей взбрело в голову? Она с ума сошла!

– Нет, она не сумасшедшая, – сказал Фред, – она ревнует, – и разразился пронзительным смехом, который, мне показалось, мог в любой момент перейти в плач.

– Ах, ах, ах! – вскричали хором остальные. – Она ревнует! Ах, ах, ах!

Тогда Жан-Луи подошел к девушке и, мягко поглаживая ее по спине, стал нашептывать ей что-то на ухо. Девушка слушала, побледнев и согласно кивая. Я встал и, улыбаясь, наблюдал эту сцену.

– А этот, что ему от нас надо, этому типу? – закричала вдруг девушка, оттолкнув Жана-Луи и дерзко глядя мне в лицо. – Кто впустил его сюда? И ему не стыдно быть среди нас?

– Отнюдь, – сказал я с улыбкой, – с какой стати я должен стыдиться? Мне нравится быть в компании бравых парней. В сущности, они ведь бравые парни?

– Я не понимаю, на что вы намекаете, – сказал с вызывающим видом один из парней, подойдя ко мне почти вплотную.

– А разве вы не бравые ребята? – сказал я, отстранив его. – Без сомнения, так оно и есть, вы все – молодцы, не будь вас, кто бы выиграл войну?

Я засмеялся, направился к двери и спустился вниз.

Жан-Луи нагнал меня на улице.

Он был немного не в себе, и добрую часть пути мы молчали. Потом он сказал:

– Ты не должен был оскорблять их. Они страдают.

– Я не оскорблял их, – ответил я.

– Ты не должен был говорить, что они единственные выиграли войну.

– А разве не они выиграли войну?

– Да, в некотором смысле да, – сказал Жан-Луи, – но они страдают.

– Страдают? Но из-за чего?

– Из-за всего, – сказал Жан-Луи, – что случилось за эти годы.

– Ты хочешь сказать, из-за фашизма, войны и разрухи?

– Да, и из-за этого тоже.

– Это просто предлог, – сказал я. – Вы не могли найти предлога получше?

– Почему ты делаешь вид, что не понимаешь?

– Да нет же, я понимаю прекрасно. Вы стали проститутками от отчаяния, от обиды, что проиграли войну. Не так ли?

– Не совсем так, но это все равно, – сказал Жан-Луи.

– А Фред? Фред тоже страдает? Или, может, он стал шлюхой, потому что Англия выиграла войну?

– Зачем ты оскорбляешь его? Почему называешь шлюхой? – раздраженно сказал Жан-Луи.

– Если он и страдает, то страдает, как шлюха, вот почему.

– Не говори ерунды, – сказал Жан-Луи, – ты прекрасно знаешь, что все эти годы молодые страдали больше других.

– И когда аплодировали Гитлеру и Муссолини и плевали в спину тем, кого бросали в тюрьму?

– Разве ты не понимаешь, что они страдали, что они и сейчас страдают? – прокричал Жан-Луи. – Не понимаешь, что все, что они делают, обусловлено их страданием?

– Прекрасное оправдание, – сказал я. – Хорошо, что не все молодые похожи на тебя. Не все стали шлюхами.

– Не наша вина, если мы дошли до такого, – сказал Жан-Луи.

Он взял меня под руку и повис на мне всем телом, как делает усталый ребенок или женщина, когда просит за что-то прощения.

– И все же: почему ты называешь нас шлюхами? Мы не такие. Ты сам знаешь, как это несправедливо – называть нас шлюхами.

Он говорил плачущим голосом женщины, вымаливающей сочувствие.

– Ты собрался плакать? Ну и как же вы хотите называться?

– Ты прекрасно знаешь, что мы не виноваты, – сказал Жан-Луи.

– Вы не виноваты, – сказал я. – Если бы виноваты были только вы, думаешь, я обсуждал бы с тобой эти вещи? После войны всегда повторяется одна и та же история. Реакция молодых на героизм, на риторику жертвоприношения, на героическую смерть выражается каждый раз именно так. Знаешь, как поступают такие молодцы, как ты, из отвращения к героизму, к благородным и героическим идеалам? Они выбирают для себя протест поудобнее, протест в виде низости, распущенности и нарциссизма. Они считают себя бунтарями, blasés, affranchis [158]нигилистами, но на самом деле они – шлюхи.