Марсель Прево - Молох

– Как молчаливы вы, друг мой! – пробормотала Эльза. – Не правда ли, эта темная ширь, разверзнувшаяся перед вами, подавляет вас? Разве вам не кажется, что хорошо было бы промечтать здесь всю ночь, нежно пожимая руку друг другу, но, не говоря ни слова?

– О, да! – ответил я, надеясь, что Эльза отдастся этому желанию помолчать и таким образом избавит и меня от необходимости говорить.

Но женщины – увы! – мало заботятся о последовательности и, признав прелесть молчания, принцесса быстро заговорила:

– Я была так счастлива во время обеда. Вы были около меня, совсем близко, как я и хотела этого, потому что это я приказала Липавскому посадить вас по левую руку от меня. Он очень хитер и нашел оправдание моему желанию в старом линцендорфском обычае, который называют «правом путника». Путник, будь то простой землепашец, имеет право раз в году обедать рядом с принцем. И вот, в то время как слуги торжественно служили нам в этом парадном зале, я думала, что это историческое задание принадлежит мне, что я тоже имею свою часть в славной истории Ротберга… И я была счастлива, что хочу покинуть все это ради вас, пожертвовать все это любви… – Она помолчала, ожидая моего ответа, и потом тихо сказала: – можно подумать, что моя радость чужда вам?

– Простите меня, – ответил я, – не могу же и я в свою очередь не оценить всей величины той жертвы, которую вы предполагаете принести. Я просто колеблюсь принять эту жертву… только и всего!

– Вот как? Значит, вы не любите меня! – сказала Эльза, отталкивая мою руку; но затем тотчас же опять схватила ее, поднесла к своим губам и продолжала: – простите меня и вы, ваши сомнения проистекают из деликатности вашего сердца… Но все эти колебания Вы должны отбросить из любви ко мне. Я собираюсь отказаться ради вас от всего: от семьи, положения, чести, состояния и уважения людей; меня надо вознаградить за это, всецело признав мою власть. Вспомните истории Марии-Елены, матери принца Эрнста. Она полюбила простого безродного офицера, которого ежедневно встречала в парке… Этот офицер отправился на войну. Однажды, соскучившись по нему, Мария-Елена написала ему, что хочет видеть его. Он не стал колебаться, дезертировал, был пойман и расстрелян… Вот это – любовь… Но ведь Гретс фон Биллейн не был легкомысленным французом!

В этот момент из ночной тьмы до нас донесся чистый, довольно приятный голос Фрики, запевшей романс Гейне:

Пение внезапно прервалось и сменилось взрывом смеха.

– Отто целует ее, – сказала принцесса. – Прежде мое сердце больно сжималось, когда около меня происходили такие вещи, а теперь это доставляет мне почти удовольствие: это рассеивает все мои сомнения. Я не могу жить без любви, а любовь принца – не для меня. И вот я уезжаю…

Наступила глубокая тишина. Бесконечная грусть овладела мной. У меня было такое чувство, будто я увязаю все более и более…

«Кончено! – думал я. – Сколько бы я ни отбивался, она сделает то, что хочет. Но почему же это погружает меня в такую меланхолию?»

– Обнимите меня! – шепнула Эльза.

Я повиновался. Разве она – не повелительница мне? А потом у мужчин имеется особая доброта, своего рода сентиментальное сострадание, на которое женщины не способны, раз они перестали любить. Я стал целовать глаза и волосы Эльзы и почувствовал, что моя нежность к ней еще не совсем умерла. Только ее парализовал кошмар принятых решений…

Когда я выпустил Эльзу из объятий, она заговорила задыхающимся, прерывистым тоном:

– Я не перестаю считать дни, остающиеся до моего освобождения. Теперь у нас двенадцатое сентября: через шесть дней, как вы говорили, ваша прелестная сестра уезжает? Это будет, значит, восемнадцатого. На следующий день я поеду в Карлсбад, отправлю под каким-либо предлогом Больберг в другой город, а сама уеду в Никлау, в Галицию, где у меня имеется собственный домик, завещанный мне госпожой Никлау, фрейлиной, воспитывавшей меня в Эрленбурге. Вы возьмете отпуск у принца и отправитесь ко мне. Двадцать третьего мы будем вместе у меня, в моем собственном доме, среди моих собственных людей, австрийских поляков, повинующихся мне, как собаки, и менее, чем через две недели, мы будем всецело принадлежать друг другу!

Ее голос окреп. Теперь она говорила так, как бы отдавая мне приказания.

– А принц? – пробормотал я.