Марсель Прево - Куколка (сборник)

Результатами этих соображений было то, что, переодеваясь к завтраку, я успел взвинтить себя на крайне воинственный лад.

«Ну, погоди-же ты! – угрожающе бормотал я, меняя галстук, – я тебе, красавица, покажу! Ага, ты думаешь, что я все тот же Филипп д'Алонд? Нет, голубушка, одиннадцать лет меняют человека; я уже не прежний доверчивый, наивный мальчик, только сошедший со школьной скамьи! Нет, теперь тебе не обвести меня вокруг пальца!»

В моей воспаленной голове роились самые разнообразные планы, чтобы «уличить» и «провалить» прекрасную даму и ее сообщника. Я не видел границ своей изобретательности и временно утратил всякую щепетильность… Разве я не был в своем праве взять реванш и, проигравши первую ставку, выиграть хоть вторую?

Увы, должен прибавить, что хотя мой разум и держался воинственного настроения, но мое сердце старалось защитить бывшего кумира и робко вступало в пререкания с разумом.

«А что, если она тогда была искрения? – шептало мое сердце, – что, если она действительно любила меня, но была вынуждена уступить в силу обстоятельств? Или допустим даже, что одиннадцать лет тому назад она действительно была виновата… Но что, если теперь она влюбилась в меня и раскаивается в своем прошлом поступке?»

А кроме того, лжива ли она, или нет, но, тем не менее, она все-таки остается самой интересной и самой пленительной женщиной, которую я встречал когда бы то ни было. Моя теперешняя «опытность» подсказывает мне тоже, что и моя былая «неопытность»: «Она неподражаема! Нет второй подобной Мадлен!»

В это мгновение я заметил, что часы показывают пять минут первого. И тотчас же мое сердце усиленно и радостно забилось, как одиннадцать лет назад; я сразу почувствовал себя бодрым и помолодевшим. Да, мне снова было двадцать лет! И я, не теряя времени, весело направился к зданию ресторана.

Меня уже поджидали, и как только я пришел, мы тотчас же сели за отдельный маленький столик. Надо сказать, что кормят в отеле С. превосходно, и я обыкновенно ел с большим аппетитом, но на этот раз мне кусок не шел в горло. Вообще я заметил, что из нас трех волнуюсь лишь я один, что подтвердило мое первоначальное подозрение относительно «сообщничества» «баронской четы».

«Ага, – насмешливо подумал я, – очевидно, это авантюристы высокой марки».

Тем временем супруги фон Комбер спокойно распространялись о своей жизни в деревне и, с безмятежным спокойствием людей с чистейшей совестью, сравнивали парижскую жизнь с берлинской и венской.

Меня взорвало это бесстыдство. Я стал внимательно приглядываться к супругам и зорко следил за их взаимными отношениями.

Удивительно, по какому праву, по какой дерзости и испорченности заставляла меня эта женщина присутствовать при этом глупом, прозаичном эпилоге нашего юношеского романтического приключения?

Во всяком случае, внимательно приглядываясь к отношениям супругов, я вывел заключение, что их супружеское «счастье» относится к разряду «спокойных» и уравновешенных.

Барон был очень внимателен к Мадлен, но в этой внимательности сквозило больше светской сноровки и привычки, чем нежности и страсти. Мадлен тоже была спокойна и даже несколько суха. Во всяком случае, был ли этот союз свободным, или же законным, но он видно находился в период благоразумия, и розы любви были уже давным-давно сорваны.

Точно также бесследно исчезло ослепление любви, и развился критический дух. Так, например, когда барон стал восторгаться чудесными окрестностями, Мадлен насмешливо промолвила:

– Да, моему мужу в особенности понравился дивный глухарь, поданный нам вчера на обед.

Этим замечанием она убила двух зайцев: во-первых, дала понять, что эти восторги относительно природы несколько аффектированы и барон – слишком большой материалист для того, чтобы искренне так восторгаться природой, а, во-вторых, подчеркнула прожорливость барона-то, что я успел уже подметить в крайне короткий срок нашего завтрака. Очевидно, он любил и покушать, и выпить, так как он один выпил три четверти бутылки потребованного им «Иоганингсберга» и снова протянул руку за бутылкой; его жена собралась было что-то нервно сказать, но он одним взглядом заставил ее замолчать на полуслове.

С этого момента Мадлен больше не обращалась к нему, а говорила лишь со мной одним, и мы продолжали свой разговор через плешивую и раскрасневшуюся голову барона.

Все эти мелочи несколько успокоили мое мужское самолюбие, но вместе с этим усыпили и мою дипломатическую осторожность.