Марсель Прево - Куколка (сборник)

– Это зависит от обстоятельств. Я действительно думаю, что у меня нет стыда перед людьми, которые ни с чем не считаются: перед прислугой, перед поставщиками…

– Но этот господин не принадлежит ни к прислуге, ни к поставщикам!.. Это один из моих соседей-помещиков.

Она вскинула голову.

– Ну и ладно, я констатирую, что у меня нет стыда перед такими помещиками.

Время шло. Герсель извинился, что вынужден уйти, чтобы не опоздать к эрцгерцогу. Он поцеловал любезную светскую куртизанку и оставил ее заканчивать туалет, которым она любила подолгу заниматься.

Следующие три дня показались Жану де Герселю невыносимо длинными. Ему пришлось, как и всегда, сопровождать своего августейшего друга на выставки, на прием, в театры и в клубы. Эта обязанность, вызывавшая в других столько зависти, никогда еще до сих пор не казалась ему такой тяжелой. В то же время самыми тяжелыми часами были для него утренние, когда, благодаря лености эрцгерцога, он бывал свободен. Герсель просыпался спозаранку, охваченный нетерпением наконец-то получить письмо от Генриетты Дерэм. Но утренняя почта приходила без ожидаемого письма. И тогда, вплоть до завтрака время с противной мелочностью скупилось на каждую минуту. Герселю стоило бы только прибегнуть к тем же развлечениям, которыми он с таким успехом занялся в первое утро, но он не чувствовал к этому ни малейшего желания, он даже боялся их. Беспокоясь теперь относительно чувств отсутствующей, он с каким-то особым любовным суеверием думал, что принесет себе несчастье, если уделит хоть малейшую ласку посторонней женщине. Таким образом, он соблюдал целомудрие, ожидая потребованного им письменного признания; если бы он получил его, то вероятно уже через час с облегченным сердцем призвал бы к себе хорошенькую Фуше-Дегар.

На четвертый день нетерпение графа возросло до такой степени, что он приказал Виктору не выходить из дома, и в случае, если придет письмо из Солоньи, немедленно уведомить его по телефону сначала в клуб, а потом в музей «Карнавалэ», куда эрцгерцогу вздумалось пойти после завтрака. В клубе приглашенные принялись за сигары, как вдруг к Герселю подошел лакей и сказал, что его вызывают к телефону. Граф побежал туда и, оказалось, Виктор извещал его, что с часовой почтой пришел пакет из Солоньи – объемистое заказное письмо. Он прибавил, что расписался в получении, предусмотрительно думая, что граф извинит его.

Герсель вернулся к столу в то время, когда эрцгерцог уже поднимался, и попросил разрешения уйти домой по весьма экстренному делу, обещая встреться со всем обществом прямо в «Карнавалэ». Через десять минут он сидел один в своей кабинете – двери которого собственноручно запер, предупредив, чтобы его ни под каким предлогом не беспокоили – и разламывал печать объемистого пакета, из которого вытащил тетрадь в голубой обложке, исписанную знакомым, сжатым почерком и надушенную легким запахом фиалок. И этот жрец любви, который с беззаботным мастерством провел сотни приключений в свете, был так взволнован прикосновением, видом этой бумаги, что некоторое время не мог разобрать первые строки, несмотря на то, что они были так отчетливы, словно напечатанные.

В конце концов, он прочел следующее:

Ла Фуршеттери, 6-го апреля

Не обвиняйте меня ни в небрежности, ни в забывчивости. То, что Вы прочтете – если только у Вас хватит терпения прочесть до конца, – убедит Вас, я думаю, в истине, которую Вы вероятно уже подозреваете, что не было минуты, когда бы я не думала о Вас. Вы поймете, почему я не написала Вам в день отъезда, ни на следующий день, и почему, когда я, наконец, решилась писать Вам, непредвиденный случай удержал мою руку… Я переписываю для Вас листки своего дневника со времени нашей последней встречи, не изменяя ни слова, не стараясь выправлять фразы чтобы сделать их красноречивыми и литературными. И я описываю свою жизнь в той же монотонности, в какой она и проходит: не считайте этого странным, мне кажется, что это помогает перенести эту низменную жизнь.

Таким образом, мое сердце и мысли будут Вам открыты и, клянусь Вам, что, прочитав это, Вы будете знать обо мне столько же, сколько я знаю сама.

Ночь 2-го апреля, двадцать минут первого

Соберемся с мыслями. В моей жизни произошло нечто восхитительное и страшное. Жан знает, что в течение многих лет он занимает все мои мысли. Я подло открылась ему, и я первая подло протянула ему свои губы… И теперь я настолько стыжусь этого, что, кажется, не в силах буду вынести встречу с ним днем. Но я счастлива, невыразимо счастлива. Все, что только было во мне гордого и энергичного, смирилось, побеждено, и я счастлива. Я открыла, что я – такая же женщина, как и все, что и у меня есть и нервы, и чувства. И я счастлива… Потому что сложила к его ногам больше гордости, больше ума, больше чистоты, чем большинство всех женщин.