Марсель Прево - Куколка (сборник)

– Ничего, дорогой месье Бурген, – ответил граф, – ничего, что могло бы лично вас касаться. Мадемуазель Дерэм обладает современной душой и очень смелым, очень исключительным умом. Она не чувствует желания выходить замуж и сказала мне это в положительных выражениях. И, откровенно говоря, я надеюсь, что вы будете настолько разумны, чтобы больше не думать об этом.

Говоря это, Герсель глядел на бедного человека, опустившегося на диван, смешного и жалкого в своей высокой шляпе, с тросточкой в руках, с крупными слезами, которые молчаливо текли по его простому лицу, покрасневшему от разговора и волнения. Герсель смотрел на него без сожаления, но и без антипатии. Наивный рассказ Бургена живо заставил его снова пережить сцену в библиотеке. Значит, Генриетта и на следующий день все еще была объята волнением, так что не могла скрыть его даже в присутствии безразличного ей человека.

– Дорогой мой, – сказал Герсель, – извините меня, но…

Даже не вытирая своих слез, Бурген встал.

– Да, да… Я ухожу, ухожу, – произнес он, но помедлил, потом вдруг, положив шляпу и тросточку, чтобы удобнее жестикулировать, сказал: – последняя милость, господин граф… Дайте мне поручение к ней… что-нибудь передать ей… справку для ее матери… что-нибудь такое, что даст мне возможность опять пойти к ней, снова увидеть, снова заговорить о своем деле. В последний раз я не нашел ничего, что бы сказать ей, а потом мне пришло в голову столько возражений!..

– Я повторяю вам, – ответил Герсель, – что вы не правы, продолжая свои поиски. Какой смысл делать новый опыт, исход которого находится вне сомнений?

– Месье де Герсель, я прошу вас!

– Хорошо! – сказал граф. – Подождите одну минутку.

Ему пришла мысль, одна из тех мальчишеских мыслей, которая внушает частое общение с женщинами влюбленному человеку, находящемуся в апогее чувствительности. Герсель прошел в свой кабинет и написал на бумаге следующие строки:

«Я думаю только о Вас и живу одной только мыслью снова увидеть Вас. Любите меня и, прошу Вас, напишите мне».

Граф был настолько искренен, когда писал эти строки, что дрожал от воспоминаний и желания. Он вручил Бургену письмо со следующим адресом: «Госпоже Генриетте Дерэм, замок Фуршеттери». Несчастный человек выразил радость, несколько как бы преувеличенную.

– Как вы добры, месье! – воскликнул он, пряча письмо в карман своего редингота. – С этим вместе я держу, видите ли, мой талисман… Она примет меня… и на этот раз я уже сумею поговорить с нею!.. Вы увидите!.. Вы увидите!.. О, ведь я не могу обойтись без нее. Прежде чем отказаться от нее, я лучше брошусь в свой пруд в Тейльи.

Герсель с любопытством глядел на этого взволнованного человека, настолько сумасшедшего от любви, что он не мог владеть собой, не мог найти шапку и палку, десять раз проверял, в кармане ли «талисман».

«И сказать, что такие люди, – подумал граф, – несмотря на силу своей нежности, осуждены на презрение и измену женщин! Женщины будут принадлежать только тем, кто атакует их с полным хладнокровием».

В эту минуту помещик из Тейльи, найдя, наконец, свою тросточку, завалившуюся за диван, и высокую шляпу, забытую на одной из консолей, отправился, не переставая изливаться в выражениях признательности, прямо к двери в спальню. Герсель не успел удержать его: дверь уже открылась, и Бурген на мгновенье застыл в изумлении при виде госпожи Фуше-Дегар в корсете и юбочке, которая спокойно причесывалась перед зеркалом… Он настолько остолбенел, что Герселю пришлось самому подбежать к двери и закрыть ее.

– Однако, месье!., что же вы это делаете?.. Выход не здесь!..

– О, извините, господин граф!.. Как мне извиниться перед вами!.. Я ошибся…

– Хорошо, – сухо сказал граф. – Вот здесь! Идите! – Он несколько грубо проводил несчастного, окончательно смущенного, до кабинета. – Виктор!.. Проводи месье!..

– Господин граф, еще раз примите мои извинения… и мою благодарность!

– Слушаю-с… До свиданья, месье!

В комнате, куда Герсель сейчас же прошел, Фуше-Дегар спокойно продолжала причесываться.

– Простите меня, – сказал он ей, – этот болван – один из моих соседей по имению, которого я принял в уборной, – ошибся дверью выходя.

– Дорогой друг, – возразила молодая женщина, закалывая последнюю шпильку, – это совершенно неважно.

Граф ловко помог ей одеть юбку и смеясь сказал:

– Значит, у вас нет ни малейшего стыда?

Она подумала минутку, положив руку на подбородок, забавная, словно карикатура Альберта Гюйома, и ответила: