Борис Васильев - Завтра была война (сборник)

– Вот это он зря.

– Почему же зря?

– Хороший мужик. Жалко.

– Что жалко? Почему это – жалко?

– Снимут, – сказал Сашка категорически.

– Значит, по-твоему, надо молчать и беречь свое здоровье?

– Надо не лезть на рожон.

– «Не лезть на рожон»! – с горечью повторила Искра. – Сколько тебе лет, Стамескин? Сто?

– Дело не в том, сколько лет, а…

– Нет, в том! – резко крикнула Искра. – Как удобно, когда все вокруг старики! Все будут держаться за свои больные печенки, все будут стремиться лишь бы дожить, а о том, чтобы просто жить, никому в голову не придет. Не-ет, все тихонечко доживать будут, аккуратненько доживать, послушно: как бы чего не вышло. Так это все – не для нас! Мы – самая молодая страна в мире, и не смей становиться стариком никогда!

– Это тебе Люберецкий растолковал? – вдруг тихо спросил Сашка. – Ну, тогда помалкивай, поняла?

– Ты еще и трус к тому же?

– К чему это – к тому же?

– Плюс ко всему.

Сашка натянуто рассмеялся:

– Это, знаешь, слова все. Вы языками возите, «а» плюс «б», а мы работаем. Руками вот этими самыми богатства стране создаем. Мы…

Искра вдруг повернулась и быстро пошла по аллее к выходу.

– Искра!..

Она не замедлила шага. Кажется, пошла еще быстрее – только косички подпрыгивали. Сашка нагнал, обнял сзади.

– Искорка, я пошутил. Я же дурака валяю, чтобы ты улыбнулась.

Он осторожно коснулся губами шапочки – Искра не шевельнулась, – поцеловал уже смелее, ища губами волосы, затылок, оголенную шею.

– Трус, говоришь, трус? Вот я и обиделся… Ты же все понимаешь, правда? Ты же у меня умная и… большая совсем. А мы все как дети. А мы большие уже, мы уже рабочий класс…

Он скользнул руками по ее пальтишку, коснулся груди, замер, осторожно сжал – Искра стояла как истукан. Он осмелел, уже не просто прижимая руки к ее груди, а поглаживая, трогая.

– Вот и хорошо. Вот и правильно. Ты умная, ты…

В голове Искры гулко стучали кувалды, часто и глухо билось сердце. Но она собрала силы и сказала спокойно:

– Совсем как тогда, под лестницей. Только бежать мне теперь не к кому.

Неторопливо расцепила его руки, пошла не оглядываясь. И заплакала, лишь выйдя за ворота. Плакала от обиды и разочарования, плакала от боли, что столько дней носила в душе, плакала от одиночества, которое сознательно и бесповоротно избрала сама для себя, и не сумела справиться со слезами до самого подъезда. По привычке остановилась перед дверью, старательно вытерла лицо, попыталась обрести спокойствие или хотя бы изобразить улыбку, но ни спокойствие, ни улыбка не получились. Искра вздохнула и вошла в комнату.

Мама курила у стола, как всегда что-то ожесточенно подчеркивала в зачитанном томе Ленина, делала многочисленные закладки и выписывала целые абзацы. Искра тихо разделась, прошла в свой угол. Села за стол, раскрыла Есенина, но даже Есенин плыл сейчас перед ее глазами. А вскоре она почувствовала, что сзади стоит мама. Повернулась вся, вместе со стулом.

Они долго смотрели друг другу в глаза. Глаза были одинаковыми. И взгляд их теперь тоже был одинаковым. Мама присела на кровать, сунула сложенные ладони между колен.

– Надо ходить в школу, Искра. Надо заниматься делом, иначе ты без толку вымотаешь себя.

– Надо. Завтра пойду.

Мать грустно покивала. Потом сказала:

– К горю трудно привыкнуть, я знаю. Нужно научиться расходоваться, чтобы хватило на всю жизнь.

– Значит, горя будет много?

– Если останешься такой, как сейчас – а я убеждена, что останешься, – горя будет достаточно. Есть натуры, которые впитывают горе обильнее, чем радость, а ты из их числа. Надо думать о будущем.

– О будущем, – вздохнула дочь. – Какое оно, это будущее, мама?

На другой день Искра пошла в школу. Заканчивалась первая четверть – длинная и тягостная, будто четверть века. Проставляли оценки, часто вызывали к доске, проверяли контрольные и сочинения. И все вроде бы шло как обычно, только не было в школе директора Николая Григорьевича Ромахина, а Валентина Андроновна стала официально-холодной, подчеркнуто говорила всем «вы» и уж очень скупилась на «отлично». Даже Искре не без удовольствия закатила «посредственно».

– Если хотите, можете ответить еще раз.

– Не хочу, – сказала Искра, хотя до сей поры ни разу не получала таких оценок.

Через несколько дней после этого разговора вернулся Николай Григорьевич. Занял привычный кабинет, но в кабинете том было теперь тихо. Спевки кончились, и директор унес личный баян.