Борис Васильев - Завтра была война (сборник)

Кончился последний урок, класс пошумел, попрятал учебники и остался, поскольку был целиком комсомольским. А чуть позже вошли Валентина Андроновна с молодым представителем райкома.

– Где Люберецкая?

– Еще не пришла, – сказала Зина: ее поднесло не вовремя, как всегда.

– Так я и знала! – чуть ли не с торжеством отметила учительница. – Коваленко, беги сейчас же за ней и тащи силой! Может, начнем пока?

Последний вопрос относился уже к представителю.

– Придется обождать. – Он сел за пустую парту. Парту Зины и Вики, но Зина уже убежала, а Вика еще не пришла.

– Нет, вы уж, пожалуйста, за стол.

– Мне и здесь удобно, – сказал представитель. – Народ кругом.

Он улыбнулся, но народ сегодня безмолвствовал. Валентина Андроновна и это отметила: она все отмечала. Прошла к столу, привычно окинула взглядом класс.

– У нас есть время поговорить и поразмыслить, и, может быть, то, что Люберецкая оказалась жалким трусом, даже хорошо. По крайней мере, это снимает с нее тот ореол мученичества, который ей усиленно пытаются прилепить плохие друзья и плохие подруги.

Она в упор посмотрела на Искру, и Искра опустила голову. Опустила виновато, потому что четко определила свою вину, доверчивость и неопытность, и ей было сейчас очень стыдно.

– Да, да, плохие друзья и плохие подруги! – с торжеством повторила учительница: пришел ее час. – Хороший друг, верный товарищ всегда говорит правду, как бы горька она ни была. Не жалеть надо – жалость обманчива и слезлива, – а всегда оставаться принципиальным человеком. Всегда! – Она сделала паузу, привычно ловя шум класса, но шума не было. Класс не высказывал ни одобрения, ни возмущения – класс сегодня упорно безмолвствовал. – С этих принципиальных позиций мы и будем разбирать персональное дело Люберецкой. Но, разбирая ее, мы не можем забыть и кое-какие иные имена. Мы не должны забывать о зверском избиении комсомольца и общественника Юрия Дегтярева. Мы не должны забывать и об увлечении чуждой нам поэзией некоторых чересчур восторженных поклонниц литературы. Мы не должны забывать о разлагающем влиянии вредной, либеральной, то есть буржуазной, демократии. Далекие от педагогики элементы стремятся всеми силами проникнуть в нашу систему воспитания, сбить с толку отдельных легковерных учеников, а то и навязать свою гнилую точку зрения.

Класс загудел, когда Валентина Андроновна этого не ожидала. Он молчал, когда она говорила о Люберецкой, молчал, когда намекнула на Шефера и слегка проехалась по Искре Поляковой. Но при первом же намеке на директора класс возроптал. Он гудел возмущенно и несогласно, не желая слушать, и Валентина Андроновна прибегла к последнему средству:

– Тихо! Тихо, я сказала!

Замолчали. Но замолчали, спрятав несогласие, а не отбросив его. Валентине Андроновне сегодня и этого было достаточно.

– Вопрос о бывшем директоре школы решается сейчас…

– О бывшем? – громко перебил Остапчук.

– Да, о бывшем! – резко повторила Валентина Андроновна. – Ромахин освобожден от этой должности и…

– Минуточку, – смущаясь, вмешался райкомовский представитель. – Зачем же так категорически? Николай Григорьевич пока не освобожден, вопрос пока не решен, и давайте пока воздержимся.

– Возможно, я не права с формальной стороны. Однако я, как честный педагог…

Ей стало неуютно. Она уже оправдывалась, а не вещала, и класс заулыбался. Заулыбался презрительно и непримиримо.

– Прекратите смех! – крикнула Валентина Андроновна, уже не в силах ни воздействовать на класс, ни владеть собой. – Да, я форсирую события, но я свято убеждена в том, что…

Распахнулась дверь, и в класс влетела Зина Коваленко. Задыхалась – видно, бежала всю дорогу, – затворила за собой дверь, привалилась к ней спиной, широко раскрытыми глазами медленно обвела класс.

– А Люберецкая? – спросила Валентина Андроновна. – Ну, что ты молчишь? Я спрашиваю: где Люберецкая?

– В морге, – тихо сказала Зина, сползла спиной по двери и села на пол.

В дни, что оставались до похорон, никто из их компании в школе не появлялся. Иногда – чаще к большой перемене – забегал Валька, а Ландыс вообще куда-то пропал, не ночевал дома, не показывался у Шеферов. Артем с Пашкой долго искали его по всему городу, нашли, но ни родителям, ни ребятам ничего объяснять не стали. Они почти не разговаривали в эти дни, даже Зина примолкла.

Следствие уложилось в сутки – Вика оставила записку: «В смерти моей прошу никого не винить. Я поступаю сознательно и добровольно». Следователь показал эту записку Искре. Искра долго читала ее, смахнула слезы.