– Габи, – сказал гарсон.
Через полчаса после этого Габи стояла перед Прюнье. Она начала с того, что у нее все бумаги в порядке, что она ничего не скажет, что ей нечего сказать и что она знает свои права.
– Не говори глупостей, – сказал Прюнье, – и не трать времени. Откуда ты получила статуэтку?
– Это подарок.
– Хорошо. Кто тебе ее подарил?
– Это вас не касается.
– Касается, касается, – сказал он. – Ну?
– Я не скажу.
– Как хочешь, – сказал Прюнье. – Но тогда я буду вынужден тебя задержать за сообщничество и укрывание краденого.
– Вы надо мной смеетесь, – сказала Габи. – Кто будет красть медную статуэтку?
– Тот, кто понимает разницу между медью и золотом. Ну?
Это произвело на Габи необычайно сильное впечатление. На глазах ее появились слезы; она не могла себе простить, что отдала такую ценную вещь почти даром этому американцу, который был совершенно пьян или делал вид, что был пьян, и тоже не понимал, что это золото.
– Гюгюс мне сказал, что это не имеет никакой ценности.
– Можешь идти, – сказал Прюнье. – Только не особенно далеко, ты мне, может быть, будешь еще нужна.
После этого Гюгюс, официальный покровитель Габи, был доставлен в тот же кабинет, где час тому назад была Габи. Прюнье бросил на него быстрый взгляд: Гюгюс был таким же, как всегда: крупные завитки волос на голове – результат длительной работы парикмахера, – свирепое бритое лицо, светло-коричневый костюм и серое пальто.
– Здравствуйте, господин инспектор, – сказал он.
– Здравствуй, Гюгюс, – сказал Прюнье. – Ну, как дела?
– Та к себе, господин инспектор.
– Хочешь папиросу?
Гюгюса очень обеспокоила такая неожиданная любезность со стороны полицейского инспектора – он привык к другому обращению, и эта перемена тона не предвещала ничего доброго.
– Ты всегда был хорошим парнем, в сущности, – сказал Прюнье. – Конечно, у тебя были кое-какие недоразумения, но у кого их не бывает?
– Это правильно, господин инспектор.
– Ну вот, видишь. Ты знаешь, что мы делаем все, чтобы не доставлять тебе неприятностей: ты живешь как хочешь, работаешь как хочешь, и мы тебе не мешаем, потому что мы уверены в твоей порядочности.
Прюнье посмотрел на него довольно пристально. Гюгюс отвел глаза.
– Но с другой стороны, ты понимаешь – так как мы тебе оказываем услугу, то мы рассчитываем на твою лояльность. Мы знаем, что если бы нам понадобились некоторые справки, то ты нам их дашь. Не правда ли?
– Да, господин инспектор.
– Откуда у тебя появилась статуэтка, которую ты дал Габи?
– Я не понимаю, о чем вы говорите, господин инспектор.
– Ты видишь, тебе все-таки верить до конца нельзя. Жаль. Потому что, ты понимаешь, все благополучно только до тех пор, пока мы тебе верим. Но если бы мы захотели к тебе придраться, это было бы нетрудно. Пошли бы опять допросы – ты знаешь, что это такое, – заинтересовались бы твоим прошлым – ты тоже знаешь, что это такое, – и так далее. Понимаешь? И тогда я бы тебя уж не мог защищать. Я бы сказал: Гюгюс, я ничего не могу для тебя сделать, потому что ты обманул мое доверие. Это ты, я надеюсь, понимаешь? Теперь я прибавлю, что у меня мало времени. Последний раз: откуда у тебя статуэтка?
– Я нашел ее в мусорном ящике, господин инспектор.
– Хорошо, – сказал Прюнье, вставая. – Я вижу, что тебе надоела спокойная жизнь. Что ж, будем действовать иначе.
– Господин инспектор, мне дал ее на хранение Амар.
– Вот это другое дело. Как раз недавно был о тебе разговор, и я сказал моим коллегам: ребята, я за Гюгюса всегда готов поручиться. Я очень рад, что оказался прав. Когда он тебе ее передал?
– В ночь на двенадцатое февраля, господин инспектор.
–
Я не знал ничего обо всем, что происходило в это время, когда я был предоставлен своим собственным размышлениям. И я думал о том, что моя судьба решается сейчас, именно в эти дни, и что ее решение не зависит от меня ни в какой степени. Меньше, чем когда бы то ни было, все, что мне предстояло в жизни, могло определиться тем, что я из себя представлял, или тем, к чему я стремился. Я вернулся к этим размышлениям позже и констатировал лишний раз, что это действительно не имело никакого значения. Важно было то, что существовала золотая статуэтка с квадратным срезом внизу; важно было то, что старый антиквар в очках и ермолке подробно описал ее полицейскому инспектору; важно было то, что Томас Вилкинс, владелец цветочного магазина в городе Чикаго, питал слабость к спиртным напиткам и женскому полу и отличался забывчивостью в пьяном виде. Важно было то, что была на свете Габи и что она работала в районе Больших бульваров. И важно было то, что в этом неправдоподобном соединении пьянства, пристрастия к цветам, продажных женских тел и малограмотных сутенеров возникало золотое воплощение великого мудреца, об учении которого никто из его кратковременных владельцев – ни Вилкинс, ни Габи, ни Гюгюс – ничего не знал, и в возможности его вещественного приближения ко мне заключалось мое спасение. А вместе с тем, что, казалось, кроме слепой и неумолимой механики случая, могло связать мою судьбу, мой длительный бред и мои блуждания с клиентурой цветочного магазина в столице одного из американских штатов – клиентурой, существование которой позволяло Вилкинсу совершать поездки в Париж? С плохо залеченным сифилисом Габи и Гюгюса и с неизвестной мне жизнью индусского артиста, бесспорному и в какой-то мере крамольному искусству которого золотой Будда был обязан своим возникновением? Может быть, этот неведомый мастер, работая над статуэткой, надеялся, что через сотни или тысячи лет, воскресая и перевоплощаясь десятки и десятки раз, он достигнет наконец совершенства и станет почти похожим на величайшего мудреца всех времен и народов, вместо того чтобы, прожив обычную человеческую жизнь, не отмеченную ни одной особенной заслугой, умереть и проснуться парией и быть окруженным гениями тьмы. И я подумал, что, говоря с Павлом Александровичем о том, что и я мог бы, при известных условиях, стать буддистом, я был далек от истины, в частности потому, что моя судьба в этой жизни слишком живо все-таки интересовала меня и я нетерпеливо ждал своего освобождения.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу