Габриэль Маркес - Проклятое время

Не читая, лейтенант поставил подпись под письмом и горячо поддержал предложение судьи, однако секретарю процедура показалась этически сомнительной.

Судья Аркадио стоял на своем: речь идет о чрезвычайной процедуре в условиях чрезвычайного положения.

– Звучит внушительно, – сказал алькальд.

Он принялся обмахиваться фуражкой, будто веером; судья Аркадио увидел на его лбу розовый отпечаток околыша. По тому, как тот обмахивался, он понял, что алькальд о чем-то усиленно размышляет. Стряхнув отросшим желтым изогнутым ногтем мизинца пепел с сигареты, судья дожидался, что скажет алькальд.

– Вы не предложите достойного претендента? – спросил алькальд.

Было ясно, что вопрос обращен к секретарю.

– Претендент… – повторил судья, закрыв глаза.

– Я бы, будь моя воля, назначил человека, известного своей честностью, – сказал секретарь.

Судья поспешил загладить его бестактность.

– Ну, это-то очевидно, – сказал он, глядя то на одного, то на другого собеседника.

– Кого, например? – спросил алькальд.

– Сразу так никто не приходит в голову, – в раздумье ответил судья Аркадио.

Алькальд направился к двери.

– Поручаю вам подумать над этим, – сказал он судье. – Когда разделаемся с наводнением, займемся впрямую этим вопросом.

Секретарь, который сидел, согнувшись над пишущей машинкой, выпрямился только тогда, когда стук подошв алькальда совсем затих.

– Да он, по-моему, спятил, – заговорил секретарь. – Полтора года назад тогдашнему уполномоченному размозжили прикладами голову, а теперь он просит подумать, кого бы еще «осчастливить».

Судья Аркадио резко вскочил на ноги.

– Все, я ухожу, – сказал он. – Не хочу, чтобы ты отравил мне обед своей чернушной болтовней.

В наступившем полдне, когда он вышел на улицу, чувствовалось нечто зловещее. Суеверный по природе, секретарь это почувствовал тоже. Когда он навешивал на дверь замок, ему примстилось, будто он совершает что-то запретное. Он нагнал в дверях почты судью Аркадио, которому захотелось узнать, нельзя ли фокус с тремя картами применить в покере. Телеграфист отказался раскрыть секрет фокуса и согласился только показывать его до тех пор, пока судья Аркадио сам его не поймет. Секретарь смотрел тоже и наконец догадался, в чем дело, а судья Аркадио ни разу даже не взглянул на три карты: он был уверен, что это те самые, какие он назвал, и что именно их телеграфист не глядя вытаскивает из колоды и отдает ему.

– Волшебство, – заявил телеграфист.

Судья Аркадио подумал, что надо, пожалуй, перейти на другую сторону улицы. Решившись на это, он схватил секретаря за локоть и потянул, словно заставил погрузиться вместе с собой в лаву расплавленного стекла, из которой они вынырнули в тень тротуара. Секретарь объяснил ему фокус. Оказалось, все так просто, что судья Аркадио почувствовал себя обманутым.

Они шли, не общаясь какое-то время.

– Разумеется, вы не собрали сведения? – спросил вдруг нервно судья.

Секретарь смешался, не сразу поняв, о чем идет речь.

– Задача очень трудна, – ответил наконец он. – Большинство анонимок срывают еще затемно.

– И этот бездарный фокус я тоже не понимаю, – сказал судья Аркадио. – Клеветнические листки, которые никто не читает, не нарушили бы мой сон.

– Суть тут в другом, – сказал секретарь, останавливаясь у своего дома. – Спать людям мешают не сами листки, а панический страх в ожидании разоблачения перед близкими и всем городком.

Хотя сведения, собранные секретарем, были далеко не полными, у судьи Аркадио они вызвали интерес. Он записал все, с именами и подробностями – одиннадцать случаев за семь дней. Ничего общего между одиннадцатью именами не было. По мнению тех, кто видел листки, они были написаны кистью, синими чернилами. Буквы были печатные, и заглавные перемешаны со строчными, будто писал ребенок. Орфографические ошибки были так абсурдны, что казались намеренными. Никаких тайн листки не раскрывали – все, что в них сообщалось, давно уже знали все. Он перебирал в уме все мыслимые и немыслимые догадки, и тут его окликнул сириец Мойсес из своей лавки:

– Найдется у вас хотя бы одно песо?

Судья Аркадио сразу вывернул карманы, хотя и не понял, зачем ему одно песо. Там были двадцать пять сентаво и монетка из США – оберег, который он носил с собой.

– Что хотите, берите – и когда хотите, платите, – сказал он и со звоном ссыпал монеты в пустую кассу, все, кроме монеты из США. – Не люблю, когда уже наступает полдень, а мне еще не за что возблагодарить Господа.