Габриэль Маркес - Проклятое время

Он попрощался. Судов у причала уже не было. Начинало смеркаться. Падре Анхель отметил про себя, что после того, как он увидел больного, состояние его духа ухудшилось. Вдруг он спохватился, что опаздывает, и заспешил к полицейскому участку.

Скорчившись, сжав голову ладонями, алькальд сидел на раскладном стуле.

– Добрый вечер, – медленно сказал падре.

Алькальд обратил к нему лицо, и падре содрогнулся при виде его красных от отчаяния глаз. Одна щека у алькальда была чистая и свежевыбритая, а другая – в зарослях щетины и вымазана пепельно-серой мазью. Со стоном он прорычал:

– Я застрелюсь, святой отец!

Падре Анхель застыл, ошеломленный.

– Вы травите себя, принимая столько анальгетиков, – сказал он.

Под грохот толстой подошвы алькальд подбежал к стене и, вцепившись обеими руками в волосы, принялся биться головой. Падре еще никогда не доводилось быть свидетелем таких проявлений физической боли.

– Проглотите в таком случае еще две таблетки, – посоветовал он, сознавая, что совет его нелогичен от растерянности и бессилия, – не умрете же вы еще от двух обезболивающих.

Он всегда терялся перед человеческой болью – слишком ясно он сознавал свою полную перед ней беспомощность. В поисках таблеток падре обвел взглядом всю большую полупустую комнату. У стен стояли полдюжины табуреток с кожаными сиденьями и застекленный шкаф, набитый пыльными бумагами, а на гвозде висела литография с изображением президента республики. Таблеток он не увидел – только целлофановые обертки, валяющиеся на полу.

– Где они у вас могут быть? – спросил, уже отчаявшись найти таблетки, падре.

– Они на меня больше не действуют, – простонал алькальд.

Алькальда передернуло, и на падре Анхеля надвинулось огромное безобразное лицо.

– Черт, черт подери, блудный род! – крикнул алькальд. – Ведь я уже говорил – отцепитесь от меня!

И, подняв над головой табуретку, со всей яростью отчаяния швырнул ее в застекленный шкаф. Падре Анхель осознал, что произошло, лишь после того как посыпался стеклянный град и из облака пыли вынырнул, словно привидение, алькальд. Абсолютная тишина воцарилась на какое-то мгновение.

– Лейтенант… – прошептал падре.

У открытой в коридор двери выросли полицейские с винтовками на изготовку. Порывисто дыша, алькальд поглядел на них невидящим взглядом, и они опустили винтовки, оставшись, однако, стоять у двери. Взяв алькальда аккуратно за локоть, падре Анхель подвел его к складному стулу.

– Так все-таки где же у вас таблетки?

Плотно закрыв глаза, алькальд откинул назад голову.

– Это дерьмо я больше глотать не намерен, – ответил он сквозь зубы. – От них гудит в ушах и деревенеет череп.

Боль на время утихла, и алькальд, повернувшись к падре, спросил:

– Вы говорили с зубодером?

Падре кивнул. О сомнительном результате беседы говорило молчаливое выражение его лица.

– А с доктором Хиральдо, поговорите с ним… – нашелся падре. – Некоторые другие специалисты тоже умеют зубы дергать.

Алькальд ответил ему не сразу.

– Придумает что-нибудь, скажет, что у него нет щипцов. – И добавил: – Явный заговор.

Он начинал дремать, пока боль утихала, измученный организм отдыхал от беспощадности послеполуденных часов. Когда он открыл глаза, в комнате было уже серо от наступивших сумерек. Даже не посмотрев, тут ли падре Анхель, он сказал:

– Вы пришли насчет Сесара Монтеро?

Ответа не было.

– Из-за адской боли я ничего не мог сделать, – продолжал алькальд.

Поднявшись, он зажег свет, и с балкона влетело первое облачко москитов. Сердце падре Анхеля сжалось от тревоги, возникавшей последнее время по вечерам.

– Но время не терпит, – сказал он.

– В среду я должен отправить его обязательно, – сказал алькальд. – Завтра все, что полагается сделать, будет сделано, и во вторую половину дня можете его исповедать.

– Во сколько?

– В четыре.

– Даже если будет дождь?

Взгляд алькальда исторг всю злость, накопившуюся в нем за две недели страданий.

– Даже если наступит конец света, святой отец!

Таблетки и вправду больше не действовали. Надеясь, что вечерняя прохлада поможет ему заснуть, алькальд перевесил гамак из комнаты на балкон, но к восьми часам отчаяние снова охватило его, и он отправился на спавшую знойным, липким сном площадь.

Алькальд прошелся по площади, но ничто не отвлекло его от боли; вошел в кинотеатр. Это была ошибка: от гудения военных самолетов боль усилилась. Он ушел, не дождавшись перерыва, и оказался у аптеки в тот момент, когда дон Лало Москоте уже собрался запирать.